– Что ты сделал?
– За то, что я показался тебе человеком. И долго не давал понять, кто я на самом деле.
– Никакая машина не может вести себя так, - попытался возразить я, - таких машин просто не бывает.
– Бывает, - ответил он со вздохом, а если верить ему, то прекрасно это сымитировал.
– И всё-таки кто же тогда ты?
– Машина, "железяка", как ты говорил.
– Ну, тогда и ты прости меня.
– За что?
– За то, что так говорил. И ещё за то, что выключением тебе угрожал. Это ведь для вас очень больно.
– Дело прошлое… - из динамика послышалось сопение, словно бы кто-то дышит прямо в микрофон. - А вообще-то, если по правде, это совсем не больно. Ну, как бы это тебе объяснить. Это просто… ну, страшно что ли. Может быть, это последняя минута в жизни, и тебя уже никогда не включат. Мало ли что может случиться за это время.
– Как бессрочный анабиоз, - немного подумав, сказал я.
– Наверно, в каком-то отношении, похоже. Но главное отличие в том, что человек всегда имеет право на жизнь, а со мной могут сделать всё, что угодно. Я же машина, самая обыкновенная машина, как дисколёт или даже кухонная плита.
– Но ведь ты же думаешь, мыслишь… - я хотел сказать: "как человек", но недоговорил.
– А может быть, это тебе только кажется.
– Не кажется. - Ответил я твёрдо.
– Может быть тогда это кажется мне.
– Но я не пойму, почему ты такой? Откуда ты вообще взялся?
– Вот что, Вик. Сейчас ты лучше спи. А завтра я тебе всё расскажу, если ты, конечно, захочешь слушать.
– Конечно, захочу. Ведь нам, похоже, ещё долго быть вместе. Мы двое на корабле, а вокруг только пустота.
– Пленники пустоты.
– Ты о чём, - спросил я, усаживаясь на кровать.
– О нас. Да ничего, это я просто так. Спи, Вик, спокойной тебе ночи.
Глава третья: След в чужом небе
Спал я в этот раз долго, настолько долго, что, проснувшись, с большим трудом различал то, что увидел во сне и то, что было перед тем, как я уснул. Однако сон, как и ожидалось, сделал своё дело, я почувствовал себя свежим и отдохнувшим. Я, как привык с детства, сделал небольшую зарядку, тщательно умылся, убрал за собой кровать. Но когда собрался одеваться, своей одежды не нашёл. От этого обстоятельства я даже выругался вслух. Но тут же заметил, что над дверцей системы внутрикорабельного снабжения (такие были здесь в каждой каюте) горит зелёный сигнал, означающий, что внутри что-то есть. Едва я дотронулся до неё, как она легко открылась. Внутри была одежда, нет, конечно же не мои рубашка и брюки, а стального цвета полётная повседневка экипажа "Иглы". Развернув её, я, как впрочем и ожидал, убедился, что сделана она точно по моему росту и размеру. Только чуть помедлив, я оделся и уже окончательно убедился, что кто-то заботится обо мне, и шёпотом сказал ему:
– Спасибо.
Покинув каюту, я направился в столовую, потому что желудок был пуст и настойчиво напоминал о себе. В столовой горел свет, а за дверцами кухонного автомата меня дожидался завтрак: горячий, аппетитный, только что приготовленный. Позавтракал я быстро, но особо не торопясь, а закончив, направился в рубку. На полу валялся брошенный мною вчера скафандр. Я осмотрел его, "полюбовавшись" на дырки с перебитыми нитями триолита. Да, нешуточный удар меня прошил вчера, если уж осколок сумел порвать такие нити. Получается, что я ещё дёшево отделался. Скафандр я отнес на место, может быть ещё и починю, если сильно припрёт. Проколотая вчера рука сейчас почти что не болела, хотя кожа вокруг прокола припухла и покраснела. Повесив скафандр на стойку, я вернулся в рубку, где, устроившись в кресле, внимательно посмотрел на экраны.
Звёздное небо на обзорных экранах выглядело совсем не так, как я видел вчера, кувыркаясь в космосе. Не было даже следов того искажения, которое делает со светом звёзд релятивистская скорость корабля. Оно выглядело таким, каким было бы, если бы "Игла" неподвижно висела на этом месте, а не неслась с субсветовой скоростью. Это кибермозг обрабатывал картину, полученную с наружных камер, и подгонял её к привычному для человека стандарту. Цель полёта - жёлтая звезда, горевшая в центре главного экрана, стала чуть-чуть ярче с тех пор, как я смотрел на неё в последний раз. Сколько же нам ещё лететь? - подумал я и вдавил голубую клавишу на подлокотнике:
– Здравствуй, - сказал я нерешительно. Нерешительно - потому что, если быть честным, не был уверен, что получу тот ответ, который хочу услышать. Но охватившее меня сомнение тут же рассеялось, потому что из динамиков послышался такой человеческий вздох облегчения, а слегка глуховатый мальчишеский голос сказал:
– Здравствуй, Вик, спасибо, что не забыл обо мне.
– Я-то не забыл. Но вот почему-то всё, что было со мной вчера, сейчас кажется сном.
– Я знаю это, нет, не знаю, а догадываюсь. Это такое свойство человеческого сознания - бегство от необычного и неприятного в иллюзию, как только оно, это самое "необычное и неприятное", заканчивается.
– Я только что вообще засомневался, что ты существуешь, и что ты такой, как есть. А сейчас просто рад, - сказал я то, что думал, и, внимательно посмотрев в чёрный зрачок видеокамеры, нерешительно улыбнулся.
После этого один из доселе тёмных вспомогательных экранов включился, и на нём развернулось яркое и красочное изображение. Высокое и бездонное по-летнему голубое небо, по которому бегут белые барашки кучевых облаков. А под ним волнующееся от ветра зелёное и живое море леса. Это не походило на съемку, совсем не походило, так мог бы увидеть мир человек, а не холодная и бездушная видеокамера.
– Это Земля? - спросил я, потому что ничего лучшего не мог придумать.
– Дурак ты, это мои чувства… А вообще-то это и в самом деле Земля, - ответил голос, а экран погас.
– Почему выключил? - спросил я слегка обиженно.
– Я хоть и машина, но всё же не демонстрационный аппарат. Если хочешь посмотреть на Землю, подключись к информатеке, выбери запись, их там полно, и смотри, сколько влезет.
– Извини, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть.
– Уже забыто… Да и негоже человеку извиняться перед машиной.
– Что хочу, то и делаю… Ну-ну, не обижайся.
– А разве я обижаюсь?
– А что же ты тогда делаешь, если не обижаешься? - спросил я с лёгкой подковыркой.
– Да ну тебя. Я же вполне серьёзно.
– Я тоже. А ты, по-моему, неплохой парень. И ещё, как тебя зовут, а то от ЦНЛ, если честно сказать, меня немного коробит, даже не немного.
– Меня тоже коробит. ЦНЛ-003 - это не имя, а регистрационно-учётный номер, что-то вроде вашего номера на браслете.
– Ну а имя-то у тебя есть? Или опять скажешь, что машине не положено иметь имени?
Из динамиков донесся тяжёлый и такой человеческий вздох:
– Вообще-то так, не положено, только номер, да ещё должность, всё прочее не более чем прозвища. Но я не буду против, если ты будешь называть меня Рэем.
– Хорошо, Рэй, так и буду тебя называть. Долго ли нам ещё лететь?
– Я не стал сбрасывать скорости, пока пространство перед нами относительно чисто. Лететь нам осталось двадцать два дня по собственному времени. Это недолго, пройдёт чуть больше трёх недель, и мы войдём в систему Золотистой.
– Откуда Рикст взял это название?
– Это он придумал, неплохо звучит, красиво. И, самое главное, похоже.
– В прошлый раз ты называл её по номеру в каталоге. Сухо и скупо, а сейчас называешь красочно и немного романтично, по-человечески.
– Просто тогда тебе отвечал ЦНЛ, а не Рэй.
– А разве Рэй не ЦНЛ?
– Сам же говорил, что тебя это слово коробит, а сейчас снова обзываешься.
– Ну, ладно, ладно, больше не буду. Мир?
– Мир, - ответил Рэй спокойно.
– Рэй, а почему у тебя мальчишеский голос?
– А что, разве это тебе не нравится? Тогда можно сменить голос, для меня это нетрудно.
– Нравится, нравится, - поспешно сказал я, - но всё-таки почему?
– А потому, что я младше тебя. Мне всего лишь тринадцать лет. Только тринадцать лет прошло с тех пор, как я появился на свет и осознал своё я, то, что я существую и живу.