Глафира тяжело вздохнула.
Сенной рынок был одним из мест сосредоточения питерских щипачей-карманников, которые филигранно могли вытащить у жертвы что угодно так, что «ощипанный» ничего и не почувствует.
«Все, тю-тю теперь кошелек, а часики давно уже в ломбард сдали», — подумала Глафира, а вслух спросила:
— Что-нибудь еще пропало? Проверьте тщательнее.
Свистунов поднял на нее испуганные глаза и прошептал охрипшим голосом:
— Пропал дневник Яновского, он у меня во внутреннем потайном кармане был.
Глафира ойкнула и схватилась за голову.
Записи из старого дневника. 3 июня 1866 г
Я работаю до изнеможения, практически по шестнадцать-семнадцать часов в сутки, оставляю время лишь на краткий и тревожный сон и небольшой перекус, который я предусмотрительно беру с собой. Начальство мною довольно, Никодашин часто хвалит меня и с улыбкой предупреждает, что при таком темпе я за год разберу и рассортирую все фонды Академии наук.
Но в последнее время мне немного не по себе: начались проблемы со здоровьем — то ли всему виной губительный петербургский климат, то ли отсутствие отдыха и нормальной домашней еды, но я чувствую себя больным и разбитым. Я почти не выхожу на улицу, забыл, когда прогуливался на свежем воздухе. Мой друг Р. ругает меня за это — просит так себя не доводить и хоть иногда выходить на свежий воздух и побольше спать.
Я послушно киваю ему, но не могу забросить работу — чувствую, что я на правильном пути и делаю важное для науки дело.
Тем более времени у меня осталось не так уж и много.
Я с каждым днем все больше и больше поражаюсь тем сокровищам знания исторической науки, к которым мне посчастливилось прикоснуться.
В фондах Академии оказалось столько древних летописей, которые даже я видел впервые, а ведь я долгое время изучал эту историческую эпоху.
Здесь столько неизвестного материала, что вполне хватит, чтобы написать книгу. О, это будет шедевр, способный затмить даже произведения Карамзина.
Я уверен, что многие из этих летописей неизвестны не только широкой общественности, но даже узким специалистам-историкам.
Меня начинает мучить вопрос, почему мы храним их в тайне, вместо того чтобы сделать доступным для общественности? Очевидно, многие враги науки и нашего государства могут исказить эти тексты, нанеся непоправимый ущерб нашей науке. Этого, конечно же, допустить нельзя, и все же. Может быть, когда-нибудь эти данные станут известны, может быть, даже я сделаю это.
Новгородская область. Батецкий район. Наши дни
Выйдя из палатки, Майя чуть не налетела на пытающуюся подслушивать подругу Белинскую.
— Ура! Ты здесь! Тебя выпустили? — сжала она в своих объятиях Майю, как только увидела.
— А ты уже хотела начать мне сухари сушить и посылки носить? — вяло отбрыкивалась студентка.
— Мало ли! А то ты Кузнецову не знаешь, она разбираться не любит! Пойдем к нам, — Белинская потащила подругу подальше от штаба. — Хочешь, я ему в глаз дам?
— Кому? Апраксину?
— Да какому Апраксину? Балда ты! Котову твоему в глаз дам, чтобы больше неповадно было вести себя как последний козел!
— А что бывает и предпоследний козел?! — расхохоталась Майя. Ей стало ужасно весело, что профессор за нее заступился и не поддался на провокации.
— Да ну тебя! Рассказывай, что там на самом деле произошло! — не отставала Белинская.
— Да, слушай…
В этот момент у границы лагеря раздались довольно громкие крики и топот многих десятков ног.
— Что там на этот раз случилось? — удивились девчонки и бросились на шум.
И было чему удивляться — на открытом поле у самого конца лагеря стояли около двух десятков человек с большими плакатами, щуплый мужик в драной бандане и черной футболке с популярной более десяти лет назад рок-группой скандировал лозунги, толпа его последователей за ним повторяла.
— Это что за демонстрация? Пошли, подойдем ближе! — Белинская потащила подругу в гущу событий.
— Уходите в свой Питер! — скандировал мужичок, толпа повторяла.
— Мы против раскопок!
— Да!
— Не допустим Тамерлана!
— Да!