— Нельзя трогать Шумку!
— Да!
— Рюрик наш!
— Да!
— Как на футбольном поле, — прошептала Майя.
— Какого Тамерлана? Это они о чем? — тоже шепотом спросила Стефания.
Ей ответил стоящий рядом Антон:
— Это они, наверное, про раскопки могилы Тамерлана вспомнили.
— А что там было? При чем тут наши раскопки?
— Существует легенда, что на могилу Тамерлана было наложено проклятие, и когда археологи стали там копать — то началась Вторая мировая война, якобы из-за потревоженного духа правителя, — пухленький аспирант Авдюшин появился как будто из-под земли.
— А чего эти хотят? — спросила у него Стеша.
— А эти — скорее всего, жители ближайших деревень, которые узнали о наших раскопках, а чего хотят — вот они сами и говорят!
— Нет раскопкам! Езжайте в Питер!
Красочные плакаты в руках толпы тоже не вызывали сомнений в мотивах: «Руки прочь от Рюрика!», «Нельзя тревожить мертвых», «Прочь от Шумки!».
Еще немного пошумев и сфоткавшись на фоне красочных транспарантов, щуплый мужичок подошел к студентам-археологам.
— Кто у вас тут главный? — спросил он у завхоза Углова, который меланхолично кусал незажженную сигарету и с ленцой смотрел на толпу.
— А ты кто таков будешь?
— Я местный гид, экскурсии на Шумку вожу, все про нее знаю, Аркадий Сидельников. Кто тут главный? Поговорить надо.
— Главные все там, в штабе! Вы свою самодеятельность заканчивайте, скажи своим бабкам, чтоб расходились, а то раскричались тут, — выплюнул сигарету Углов.
— Да как вы не понимаете, нельзя тут копать — конец света устроите вашими экспедициями! — нервно заявил Сидельников.
— А я тут и не копаю, — спокойно ответил завхоз. — Мне не за это платят, а насчет конца света — вон туда, в темно-синюю палаточку, там и расскажете про Тамерлана, про конец света, Апокалипсис, Рюрика, да хоть про Тутанхамона, мне по барабану, пусть только тетки заткнутся — голова уже болит от них.
— Нет, мы будем стоять тут делегацией, пока вы свой лагерь не свернете, — злобно крича, ответил Аркадий. — Вы не понимаете последствий.
— А вы уж больно много понимаете! Все руководители там!
— Мы проводим вас, пойдемте, — первой подала голос рыжая бестия Стеша, она вцепилась одной рукой в окаменевшую Майку, а другой потащила за собой слабо упирающегося Сидельникова.
— Эй, девушки, чуток полегче, вы мне футболку порвете! — верещал он.
— Стеша, ты что творишь?! — на ухо ей прошептала Виноградова.
— Не волнуйся, все под контролем, — так же тихо ответила Белинская.
Такой же странной молчаливой группой они подошли к палатке штаба.
Когда до нее оставалось несколько шагов, из палатки раздался приглушенный женский крик.
— Что там еще такое? — Девушки вместе с ошалевшим Сидельниковым подбежали к штабу и у входа нос к носу столкнулись с выбегающей из палатки бледной как полотно Мариной Кузнецовой.
Она была вся всклокоченная, дрожала как лист на ветру, а глаза, уже без строгих очков, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
— Марина Эдуардовна, что случилось? Мы слышали крики! — наперегонки закричали девушки.
Кузнецова беззвучно отшатнулась от студенток и, закрыв рот руками, судорожно показала куда-то вглубь палатки.
Майя заглянула внутрь и тоже чуть было не закричала от ужаса.
На полу лежала аспирантка Людмила Тихомирова, возле ее головы и светлых растрепанных волос расползалось ярко-малиновое пятно, и это было явно не варенье. А возле ног Люды, тоже успев запачкаться ее кровью, лежала утраченная, а теперь обретенная древняя рукопись.
1868 г. Санкт-Петербург
Питерская весна кратковременна и туманна, дождлива и уныла, но все-таки приятная зелень деревьев и восхитительные закаты перевешивают все минусы ненастной погоды.
Вот одним таким весенним вечером, когда до заката оставалось не больше четверти часа, черная дверь меблированных комнат на улице Мойке отворилась. Оттуда, запыхавшись и по дороге чуть не наступив на глупую тощую кошку, орущую в сумерках, выпорхнула женская фигура в накинутой на плечи темной накидке, такой же темной шляпке и в уже набившей оскомину черной вуали.
Девушка быстро сбежала с лестницы, обошла угол дома и вдоль набережной быстро упорхнула в ближайшие темнеющие переулки.
Вдоль Невы уже появились и даже некоторые зажглись первые фонари — чудо инженерной мысли Северной столицы, — но девушка не обращала внимания на приглушенный свет, она спешила все дальше и дальше, к самым задворкам. В те затемненные переулки старого города, куда благородные дамы редко забредали, где можно было потерять не только звонкие монеты в кошельке, но и саму жизнь.