Около часа назад её доставили на аэродром в окрестностях Марселя на частном самолёте. Впервые со дня освобождения из Клерво она пересекла границу Франции. Въехала она по бразильским дипломатическим документам, под гарантию неприкосновенности, которую официально дали французские власти. Лишь на таких условиях Мейер нехотя подписала разрешение, позволяющее важному члену экспедиции выехать в дружественную конкурентам страну незадолго до вылета.
Её прибытие во Францию пытались хранить в секрете. Но в современном мире невозможно было всерьёз надеяться скрыть перемещение такой примечательной личности, как Саша Тёрнер, легендарная капитан «Пегаса», за две недели до её отбытия в далёкий космос.
— Мэм, по всей видимости, произошла утечка, — серьёзным тоном объяснил ей один из телохранителей, пока его коллега подошел пообщаться с жандармами.
Она могла видеть, как телохранитель недовольно указывает пальцем на назойливых дронов, а жандарм безучастно разводит руками, очевидно, имея в виду, что в Европе никому не запрещено использовать малые беспилотные летательные аппараты в публичных местах. Было заметно, что отказать возмущённому охраннику в его просьбе доставило французскому полицейскому удовольствие.
— Похоже на то, — ответила Саша, довольно безучастно глядя в объектив снимающего её карликового летательного аппарата, похожего на стрекозу-переростка.
— Вам не о чем беспокоиться, мэм. К сожалению, мы не имеем права запретить зевакам ошиваться тут и использовать дроны на улице. Но мы круглосуточно будем дежурить у дома вместе с французскими правоохранителями. Если кто-либо из этих людей начнёт проявлять хотя бы малейшие признаки агрессии, или если любые объекты вторгнутся в воздушное пространство над частной территорией ваших родных, мы немедленно примем меры.
— Всё это меня не беспокоит, — прервала его Саша, удивляясь, каким усталым кажется её голос. — Я могу идти?
— Разумеется. Желаю вам прекрасно провести время, мэм.
Бабушка Лара ждала её около приоткрытой калитки в арке каменного заборчика, окружающего дом. В первый миг Саша не узнала её. В её памяти запечатлелся образ деятельной и энергичной женщины, чья неуёмная энергия и житейская мудрость делали её истинной хозяйкой дома и главой семьи, как бы ни хорохорился гордый дед Эмиль. Та женщина следила за собой, пыталась идти в ногу со временем, и сильно обиделась бы, если бы внучка назвала её «бабушкой», а не по имени. Однако прошедшей осенью Ларе исполнилось 98 лет — слишком много, даже в развитой стране в XXII веке, чтобы столь почтенный возраст возможно было скрыть.
Морщины на темнокожем лице давно стали слишком многочисленными, чтобы с ними был смысл бороться. Во рту почти не осталось собственных зубов, а на голове — волос. Но вездесущая Лара не смущалась из-за того, что не в силах была изменить. Она ловко прикрыла седую проплешину красивым синим платком и бойко улыбалась внучке сверкающей белизной искусственной челюсти.
— Боже, ну наконец-то! — громко воскликнула бабушка по-французски, от волнения прижимая руку к своей огромной груди.
Миг спустя Саша уже была в её объятиях, вдыхая запах старости, смягченный духами с ароматом лаванды, которыми эта неунывающая женщина не забывала пользоваться до сих пор. Трогательную сцену поспешили запечатлеть с разных ракурсов дроны, продолжающие назойливо жужжать у них над ушами. Но в тот миг это никого не волновало.
— Дорогая, ты уж прости, но дед тебя не дождался. Прикорнул. Он у нас совсем уже обленился! Каждый Божий день устраивает себе на пару часов сиесту, будто всё остальное время трудится, не покладая рук, а не сидит сиднем в своём кресле! Но доктора говорят, что это ему полезно. Так что я его не ругаю. Всё-таки он уже три года, как столетие разменял, Эмиль-то мой. Ну, давай же, пойдём в дом!
Осиротев, Саша провела пять лет под опекой бабушки с дедушкой в этом самом доме. Она даже успела окончить младшую школу тут, в Карри-ле-Руэ, прежде чем переехать в Женеву, где дядя подыскал ей среднюю школу получше (это оказался первый переезд из очень многих). С тех пор она бывала здесь нечасто, но не реже раза в год, вплоть до 2120-го, когда её пребывание во Франции сделалось невозможным.
Дом остался почти таким же, каким представал в первых сознательных воспоминаниях Саши. В его просторных комнатах было много средиземноморского солнца, а в каждое окно норовили поцарапаться ветви садовых деревьев. Простая, но очень добротная, сделанная «на века» мебель из экологически чистых материалов излучала неповторимый запах, а каждая царапинка и каждое пятнышко на её поверхности хранили память об историях, произошедших с поколениями здешних обитателей.