В магазине царил полумрак. Данька остановился на пороге, ожидая, пока глаза, слегка ослепшие после яркого света улицы, привыкнут к здешнему освещению, но где-то впереди послышался нетерпеливый голос Анзора:
– Ну где ты там, да?!
Данька, поморгав, нерешительно двинулся вперед.
Анзор обнаружился за большим деревянным стеллажом, заполненным кожаными футлярами, деревянными шкатулками, массивными, бронзовыми настольными лампами и подсвечниками. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу рядом с невысоким крепким парнем, одетым по последней моде, – в окружении всей этой старины (или подделок под нее) он казался настолько чуждым, что резало глаз. Но парень, похоже, этого совершенно не чувствовал. Лениво кивнув Даньке, он нарочито небрежно облокотился на стоявшую на полу почти полутораметровую в холке скульптуру слона из вычерненной бронзы и покровительственным тоном спросил:
– Ну, что там у вас?
Анзор кивнул Даньке. Доставай, мол.
Данька скинул с плеч рюкзачок, извлек из него пеналец и, бережно держа его двумя руками, протянул парню. Тот небрежно подцепил его двумя пальцами и окинул этаким пренебрежительным взглядом – ну что, мол, такого интересного у вас, лохов, может быть… Затем довольно ловко разъял его на две половинки и, подойдя к массивному лакированному бюро светлого дуба, вытряхнул на столешницу листок. Развернув его, покрутил перед носом, потом повернулся к Анзору и спросил:
– И все?
– Да, Тигран, – кивнул тот.
– И вот с этим ты пришел ко мне? – воскликнул парень.
– Ну да, – снова кивнул Анзор, – а к кому еще? Сам видишь, вещь старая, настоящая, должна стоить немало.
– Это – немало? – удивленно произнес Тигран. – Анзорчик-джан, ты же умный мальчик. Неужели ты не знаешь, зачем люди покупают старые вещи? Чтобы ими гордиться! Чтобы хвастаться. Чтобы все ходили и удивлялись, говорили: вах, где взял, сколько отдал, а кто на нем раньше сидел? Кто за ним раньше ел? Сам царь, сам Наполеон, сам Сталин? И все говорят – вай мэ!.. А как можно хвастаться этим?
– Тигран, – Анзор упрямо набычил голову, – эта вещь по-настоящему старая. И, наверно, ценная. Видишь, как ее упаковывали, да? Там еще все кожей было обернуто и воском залито.
– Этот вырванный листок? Или то, что в нем было?
– Ничего в нем не было. Может, это какой рисунок ценный, да. Великий художник рисовал. Потому его из книги и вырвали.
– Этот рисунок рисовал, а остальную книгу, значит, не рисовал?
– Ну не успел, умер там или что другое рисовать заставили. Откуда я знаю, да? Сам пойми, если бы это ничего не стоило – зачем так упаковывать?
Тигран вскинул руки, будто призывая Бога в свидетели своего великодушия, а потом мрачно произнес:
– Ладно, две тысячи рублей.
– Две тысячи? – Анзор изумленно покачал головой, – Тигран, что ты говоришь, да?
– Анзор, прежде чем я это продам, знаешь сколько всего сделать надо? Людям показать, эти вот каракули стереть, в рамку вставить, чтоб красиво было. И то не знаю, за сколько продам.
При упоминании о каракулях, Анзор бросил суровый взгляд на Даньку, мол, а я что говорил… но затем вновь повернулся к Тиграну.
– Тигран, я все понимаю, но за такие деньги Данька это не отдаст, да. Сам в рамочку вставит и над кроватью подвесит… Три.
– Анзор, побойся Бога!
– Три, Тигран, – твердо заявил Анзор. Тигран сокрушенно мотнул головой, потом вздохнул и, открыв ящик бюро, небрежно смахнул в него пенал и листок. Затем задвинул ящик и вытащил из кармана пачку тысячных купюр. Он уже послюнявил пальцы, как вдруг Данька заорал:
– Нет!
Тигран и Анзор удивленно уставились на него. А Данька скакнул вперед, к бюро, рывком выдвинул ящик, выгреб из него пеналец и листок и тут же отскочил назад, прижимая все это к груди. Тигран проводил его удивленным взглядом, потом строго посмотрел на Анзора.
– Анзорчик, будь добр, в следующий раз реши все со своим другом до прихода ко мне. Хорошо, да? Или не отнимайте у меня время, ладно?
Данька покосился на Анзора, старавшегося не встречаться с ним глазами, торопливо скатал листок и пятясь-пятясь выскочил из магазина…
Анзор появился в общежитии только к вечеру. Молча вошел в комнату. Не глядя на Даньку, сел на кровать, снял туфли и только после этого сурово спросил: