Вдруг они прекратили возню, угомонились и плотно обступили место, где стояли четыре черные птицы. Они слушали их, а те каркали. И все более громким, все более зловещим становилось с каждой минутой их карканье. Вдруг вся стая вмиг поднялась в воздух, взметнулась в багровое небо, плотно сомкнула ряды, потом накренилась разом, будто единое существо, и припустила к нему, к Шефу. Прямо на него устремился вожак; он уже видел его не ведающее пощады немигающее око, клюв, нацеленный ему в лицо. Шеф знал — тот не отступит. Но он не мог шевельнуться; что-то тяжелое и неподатливое навалилось ему на руку, и вот уже буравит черный клюв студенистую мякоть его глаза.
Шеф вздрогнул, застонал и проснулся. Одним прыжком вскочив с тюфяка, вцепившись в свое тонкое одеяльце, он приник к дыре на стене своей халупы, вглядываясь в занимавшийся над болотом рассвет.
— Что стряслось, Шеф? Что тебя так напугало?
С минуту он не мог ничего вымолвить в ответ. Наконец, не понимая, что говорит, он сказал так, словно бы закаркал:
— Вороны! Вороны! Я вижу полет воронов!
Глава 3
— Это и впрямь Великое Войско? Не может ли быть ошибки? — резко, но не слишком твердо огрызнулся Вульфгар. Новость и впрямь была такая, что верить в нее не хотелось. Однако он не мог позволить себе открыто унизить посланника.
— Ни малейших сомнений, — отвечал Эдрик, тан Эдмунда, короля Восточной Англии, доверенное лицо из его свиты.
— И ведут его сыновья Рагнара?
А это известие для него страшнее даже первого, подумал Шеф, который внимал беседе из глубины помещения. Все свободные люди Эмнета, созванные гонцами к своему господину, толпились сейчас в его усадьбе. Ибо хотя все свободные люди Англии за отказ повиноваться законному призыву взяться за оружие могли лишиться всего на свете — и права на надел, и права пользования общинными угодьями, и даже права родича, — именно по этой самой причине им позволялось лично присутствовать на сходе, где создавалось ополчение.
Другой вопрос, имел ли право находиться в их числе Шеф. Впрочем, на него еще не был надет рабский ошейник, и к тому же крестьянин, поставленный у дверей проверять и считать входящих, обязан был Шефу починкой плужного лемеха; он с сомнением хмыкнул, оглядел меч, вложенный в потертые ножны, и решил не поднимать шума. И вот Шеф, находясь в самом дальнем конце комнаты среди беднейших батраков Эмнета, пытался если не увидеть, то хотя бы воспринять происходящее.
— Мои люди расспросили множество керлов, которые уже повстречали это войско, — сказал Эдрик. — Они говорят, что ведут его четыре великих воина, сыновья Рагнара, равные меж собою. И каждый день воины собираются вокруг большого знамени. А на знамени — черный ворон. Это и есть Знамя Ворона.
Знамя, вытканное за одну ночь дочерьми Рагнара, знамя, что взмывается ввысь в мгновения славы и сникает в дни невзгод. Знакомая история. И страшная. По всей Северной Европе гремела слава о делах сыновей Рагнара; ладьи их ходили в Англию, в Ирландию, во Францию, в Испанию, даже в сказочные страны Средиземного моря — откуда они вернулись несколько лет тому назад, доверху груженные награбленным добром. Так почему же нынче обрушили свою ярость братья на бедное, захудалое королевство восточных англов? Накручивая на палец длинный ус, Вульфгар багровел от бессильной злобы.
— Где же они разбили лагерь?
— В лугах близ Стаура, что южнее Бредриксворда. — Эдрик, королевский тан, начинал проявлять признаки нетерпения. Сколько раз он вынужден повторять одно и то же, и если бы только в этом месте! Это происходит в усадьбе каждого мелкопоместного лорда. Его они слушают вполуха — думают только о том, как бы увильнуть от исполнения долга. Но от этого человека он ожидал большего, ибо был он знаменит своей лютой ненавистью к викингам, а в свое время, как сам он рассказывает, обнажил меч и вышел на поединок с самим Рагнаром.
— Что же мы должны делать?
— Король Эдмунд приказывает всем свободным людям Восточной Англии, способным держать оружие, явиться для сбора в Норидж. Каждый муж от пятнадцати зим и до пятидесяти. У нас будет столько же ратников, сколько у них.
— Сколько их сюда высадилось? — крикнул из первого ряда какой-то зажиточный поселянин.
— Три сотни кораблей.
— А сколько ж это народу?
— Они гребут, как правило, в три дюжины весел, — безо всякой охоты выдавил из себя королевский тан. В этом-то и была вся загвоздка. Стоит только лапотникам учуять, против какой силы им придется выступить, они сразу становятся тяжелы на подъем. И все-таки он обязан сообщить им правду.