Ингульф и Торвин задумчиво кивнули.
Люди, которые пришли за ним, посланы не Иваром, немедленно вслед за их появлением заметил Шеф. За то время, что он провел в окружении язычников, он научился распознавать если не все, то основные отличия, что бытовали в их войске. Перед ним были не гаддгедлары; не было в их облике и тех ненорвежских или же полунорвежских черт, свойственных людям с Гебридов или Мэна, которыми так охотно пополнял Ивар свое войско; впрочем, незаметно было и того независимого душка и малоухоженной внешности, часто встречавшихся у его норвежских головорезов, в большинстве своем младших сыновей и изгоев, порвавших со своими семьями и с отчим домом, оставшихся теперь без всяких надежд на пристанище и какую-нибудь жизнь, кроме бивуачной. Люди же, вошедшие в загон, были дородного сложения; не юноши, зрелых, почти средних лет — волосы у многих были схвачены сединой. Перевязи отливали серебром, на рукавах и на шее в ознаменование десятилетий служения ратному ремеслу поблескивали золотые браслеты.
Когда начальник стражи попытался помешать их целенаправленному продвижению и велел им убираться, откуда пришли, Шеф даже не расслышал их ответа; он прозвучал тихо, как будто говорящий был уверен, что впредь ему не придется повышать голос. Когда же его тюремщик прикрикнул на них, тыча пальцем в сторону разрушенного лагеря и, кажется, сгоревших шатров Ивара, слова его оборвались на звуке глухого удара. Вслед за тем послышался жалобный вой. Вожак знатных воинов поглядел вниз, как бы желая убедиться в том, что попыток дальнейшего сопротивления не предвидится, засунул в рукав продолговатую песочную дубинку и тронулся вперед, более не удостаивая стражника своими заботами.
Путы, стягивавшие ему лодыжки, были распороты, и он одним рывком поднялся на ноги. В бешеном упоении вдруг забилось сердце. Его ведут на смерть? Сейчас они вытащат его из загона, подведут к ближайшему пустырю, в одно мгновение поставят его на колени и обезглавят. Он впился зубами в губу. Мольбы о пощаде они от него не услышат. Эти душегубы, видать, надеются позабавиться, глядя, как умирает англичанин. Придав лицу угрюмое выражение, он заковылял к выходу из загона.
Пройти ему довелось всего несколько ярдов. Они вышли из ворот, прошли вдоль ограждения, а затем резко встали у следующих ворот. Шеф вдруг почувствовал, что вожак тщательно его осматривает, точнее, вглядывается в его глаза, словно бы рассчитывает отыскать в непроницаемом лице Шефа признаки, указывающие на способности к пониманию.
— Ты понимаешь по-норвежски?
Шеф кивнул.
— Тогда пойми одну вещь. Заговоришь ты со мной или нет — значения не имеет. А если этот человек заговорит — может быть, будешь жить. Может быть! От многого это зависит. Но кое-что тебе очень может помочь. Да и мне тоже. А тебе сейчас, будешь ты жить или нет, позарез нужны друзья. Друзья во время суда. И в пыточной — тоже. Умереть-то можно по-разному. Ну, хорошо. Давайте, введите его. И закуйте хорошенько!
Шефа втолкнули под укрытие из досок, которые одним концом были наброшены на стену загона. Сначала он увидел лишь крепко вколоченный столб, на нем — железное кольцо. С кольца свисала, стелилась по земле к другому кольцу цепь.
В мгновение ока хомут укрепили на его шее, продели проволоку в отверстия по обе его стороны. Два раза взлетает молоток, беглый осмотр, потом еще один удар. Человек повернулся и, тяжело ступая, удалился. Ноги Шефа получили свободу, но руки по-прежнему были связаны. Ошейник же и цепь позволяли ему отойти от столба всего на пару шагов.
Теперь в полумраке укрытия Шеф смутно различал очертания человека, также посаженного викингами на цепь. И было в этом распластанном на земле теле нечто, что всколыхнуло в душе Шефа волну стыда, страха, смятения.
— Господин… — прошептал он, запинаясь, — господин… Ты — король?
Тело зашевелилось.
— Я король Эдмунд, сын Эдвальда, короля Восточной Англии. А ты кто таков? По говору судя, ты родом из Норфолка. Но ты не из моей дружины… Может быть, ты — рекрут? Они поймали тебя в лесах? Повернись, я должен рассмотреть твое лицо.