Где-то перед рассветом Шеф, разобравшись, что происходит, выложил в ряд заплечные мешки и нагреб на них снег, чтобы за этой импровизированной стенкой отряд улегся хоть в каком-то порядке, слабые в середине, а сильные по краям. Немногим удалось в ту ночь выспаться. К рассвету все страдали от усталости и голода, а костра у них так и не было.
Безмолвие и темнота, пока не кончился снегопад, что произошло лишь через несколько часов. Путешественники вглядывались в белую равнину, искали спрятавшееся за облаками солнце. Шеф ощутил острый укол неуверенности. За ночь он потерял всякое чувство направления. А солнце спряталось… Он слышал, что бывают такие прозрачные камни, которые собирают солнечные лучи, через них можно увидеть солнце даже за облаками, но у них в отряде таких камней не было.
Он подавил свой страх. Куда они держали путь, было сейчас не так уж важно. Необходимо найти дрова и укрытие, и любое направление, которое приведет к ним, можно считать подходящим. Раскопав из-под снега лыжи, Шеф послал Торвина и Кеолвульфа, единственных опытных лыжников, пробежаться в различных направлениях как можно дальше, чтобы поискать край плато.
Только после того, как они ушли, сообразил он посчитать людей. Одного не хватало. Потерялась Годсибб, белокурая, молчаливая, печальная девушка, которая без единой жалобы проделала с ними весь нелегкий путь от Дроттнингсхолма. Даже Карли не счел нужным попытать с нею счастья. Она никогда не отвечала на его «доброе утро!». Ее тело нашли в снежном сугробе, на удивление далеко от лагеря, что показывало, на какое большое расстояние они сместились за ночь.
– От чего она умерла? – спросил Шеф, после того как они руками разгребли снег вокруг Годсибб.
– Холод. Истощение. Голод, – ответил Ханд. – У людей бывают разные уровни сопротивляемости. Она была худенькой. Может быть, ее спальный мешок промокал. Ночью никто ее не заметил, и она уснула здесь снежным сном. Она отошла мирно – совсем не той смертью, что уготовила ей королева Аза, – добавил он, стараясь отвлечь Шефа от его печальных мыслей.
Шеф взглянул в измученное лицо, слишком усталое для юной девушки.
– Ей пришлось много пройти, чтобы умереть здесь, – сказал он.
И, умирая, она создала ему проблему. Похоронить ее в замерзшей земле невозможно. Можно ли оставить ее в снегу, под сугробом? Когда они будут уходить, могила будет выглядеть вполне пристойно, но никто не сможет отделаться от мысли о том, что произойдет, когда снег растает и перестанет укрывать ее.
Ханд тронул Шефа за рукав и молча показал вдаль. На бугорке в сотне ярдов поодаль четвероногая бестия глядела на них и, высунув язык, уселась, выжидая. Позади нее собирались другие звери, они садились или ложились рядком.
К волкам в отряде относились по-разному. Некоторые англичане вполне к ним привыкли, считали, что они почти неопасны. Против этого со своей обычной решительностью возражал Бранд.
– Вы от них натерпитесь, – предсказывал он. – Совсем не боятся людей. Конечно, они не нападут на отряд из двух десятков вооруженных воинов. А вот пара одиноких людей в лесу – это другое дело.
Появление волков означало, что путешественникам, наверное, не следует оставлять Годсибб, пока они не найдут земли, чтобы похоронить ее, огня, чтобы размягчить землю, и камней, чтобы насыпать могильный холм. Нести ее – отнимет у носильщиков много сил. Если это кончится еще одним мертвым телом, которое надо нести, потом еще одним…
Шеф подозвал двух человек, велел им завернуть тело в спальный мешок, привязать веревки и волочить груз по снегу. Он отмахнулся от настойчивого предложения Фриты стрельнуть в волков из арбалета. Пустая трата стрелы. Может статься, эта стрела понадобится по-настоящему. Поскольку охотничьи луки ночью потерялись, позабытые где-то под снегом, Шеф выстроил отряд в линию и велел прочесать с помощью ног и рук в рукавицах всю площадку, по которой они кочевали ночью, начиная с места первоначальной стоянки. Удалось найти два из четырех луков, но только один колчан со стрелами, весь набор лыж и чей-то забытый вещевой мешок. Было уже около полудня, а они еще ни шагу не прошли по маршруту. Плохое начало для первого дня непогоды. Шеф смерил сердитым взглядом человека, который потерял свой мешок, и закрепил урок суровым выговором.
– Держи все при себе. Или на себе. Ничего не оставляй даже до утра. Иначе утро может для тебя не наступить. И помни, твоей мамаши здесь нет!
Вернулись Торвин и Кеолвульф, до отвращения жизнерадостные и разогретые после нескольких часов бодрого бега на лыжах.
– Нужно идти сюда, – показал Кеолвульф. – Там начинается спуск, вниз ведет долина, и есть что-то вроде леса в нескольких милях дальше.
Шеф задумался.
– Хорошо, – сказал он. – Смотрите. Вдвоем вам теперь будет ходить опасно, с нашими-то новыми попутчиками. Возьмите четверых самых молодых парней и покажите им, как ходить на этих лыжах. Потом идите с ними вперед. Даже новички смогут идти на лыжах быстрее, чем мои пешеходы, спотыкающиеся в снегу. Когда доберетесь до деревьев, нарубите дров и принесите с собой как можно больше. Костер подбодрит людей, им легче будет продолжать поход. Я поведу отряд как можно быстрее. Постарайтесь не терять нас из виду, а если снова повалит снег, сразу возвращайтесь.
Лыжники пошли вперед, Торвин и Кеолвульф выкрикивали советы и помогали падающим подняться. Шеф и остальные шестнадцать человек шли второй группой, упрямо пробивая тропу и время от времени спотыкаясь о сугробы. Снег забивался им в сапоги и в рукавицы.
Финн Пирууси радовался снегу, первому снегопаду в этом году, раннему и желанному. Он вышел из своего уютного кожаного шатра на рассвете, смочил водой костяные полозья саней и поставил их замораживаться, смазал лицо и лыжи желтым оленьим жиром и с луком в руках пустился в путь. Он надеялся добыть полярную куропатку или зайца, но был бы рад любой добыче и даже отсутствию таковой. Зима для финнов была благословенной порой, и если наступала рано, значит, духи предков были к ним благосклонны.
Когда он проходил мимо шатра старого Пехто, шамана, тот вышел и поприветствовал его. Пирууси, нахмурившись, остановился. У Пехто были слишком хорошие отношения с духами, чтобы с ним ссориться, но ведь он все время требовал к себе внимания, уважения, подношений в виде разнообразных яств и особенно любимого перебродившего молока.
Не в этот раз. Приплясывая и потрясая бубном, Пехто, однако, сказал в кои-то веки осмысленные слова.
– На запад, Пирууси, великий охотник, владыка оленей! С запада кто-то движется сюда. Кто-то могучий, Пирууси, и не любимый богом. Ай-и-и! – И Пехто начал еще одну пляску, которую Пирууси как бы не заметил.
Тем не менее он свернул у невысокой березы, листья которой уже почернели от первых заморозков, и пустился по пологому склону на запад. Его лыжи так и свистели на снегу, Пирууси катился, не задумываясь и не затрудняя себя. Лыжные палки были привязаны у него за спиной, но в них он не нуждался нигде, кроме самых крутых откосов. Гораздо важнее держать в руках лук и стрелы, чтобы в любой момент успеть выстрелить. Зимой нужно добывать еду при каждой возможности. Никогда не следует упускать свой шанс.
Кто-то шел с запада, это точно. Действительно ли старый мошенник увидел этих людей своим колдовским взором? Может быть, он просто поднялся пораньше и посмотрел вдаль, невозможно было не заметить их, пробирающихся по заснеженной равнине. Во-первых, мужчины на лыжах. Мужчины! Они падали через каждую сотню шагов, хуже детей, сущие младенцы. А позади них, достаточно отчетливо для дальнозоркого Пирууси, виднелось целое стадо людей, бредущих, как волы, проваливаясь в снег на каждом шагу. За собой они тащили что-то вроде саней или волокуши.
Сам Пирууси никогда не платил финскую дань, но тем его соплеменникам, кто жил ближе к берегу моря, приходилось платить. Так для них было лучше, иначе во время летней рыбалки или вылазок за птицами они могли пасть от рук морских убийц. Кое-кому пора, подумал Пирууси, заплатить теперь норманнскую дань. Он устремился назад, к россыпи шатров, где мужчины и женщины готовили еду на жарко пылающем в кострах сушеном оленьем помете; он торопился призвать охотников, чтобы доставали свои луки и лыжи.