— Сколько бы еще сделал Микеланджело, — сказал Карл, — обладай он присущим венерианскому глазу невероятным восприятием цвета!
Антил от удовольствия выпятил грудь.
— У каждой расы свои особенности. Я часто хотел, чтобы мои уши могли улавливать слабейшие тона и оттенки звука так же, как, говорят, это свойственно землянам. Тогда, возможно, я сумел бы понять, что же такого прекрасного таится в вашей музыке. А так она представляется мне невыносимо монотонной.
Они двинулись дальше, и с каждой минутой мнение Карла о венерианской культуре все возрастало. Им попадались длинные и узкие ленты тонкого металла, сложенные вместе, покрытые линиями и овалами венерианской письменности, — их были тысячи и тысячи. И на них, думал Карл, могли быть запечатлены такие секреты, за которые земные ученые отдали бы половину жизни.
Наконец, когда Антил указал на крошечный, дюймов шесть в высоту, предмет и сообщил, что, согласно надписи, это одна из моделей ядерного конвертора, на несколько порядков превышающего по эффективности серийные земные модели, Карл взорвался:
— Почему бы вам не раскрыть эти секреты Земле? Да стоит там только узнать о ваших достижениях, и венериане займут значительно более высокое положение, чем сейчас.
— Да, они смогут использовать наше древнее знание, — с горечью возразил Антил, — но это не значит, что они откажутся от привычки презирать Венеру и ее народ. Надеюсь, ты не позабыл о своем обещании сохранить все в тайне.
— Нет, я буду держать язык за зубами, но, думаю, ты совершаешь ошибку.
— Я так не думаю. — Антил свернул к проходу в зал, но Карл задержал его.
— А разве в эту маленькую комнатушку мы не заглянем? — спросил он.
Антил повернулся, в его глазах читалось удивление.
— Комнатушку? О какой комнатушке ты говоришь? Тут нет никаких комнат.
Брови Карла поползли вверх, и он молча указал на тоненькую трещину, пересекающую заднюю стену.
Венерианин пробормотал что-то, с трудом дыша от волнения, опустился на колени и ощупал шов чуткими пальцами.
— Помоги мне, Карл. Думаю, эту дверь уже давно не открывали. К тому же на ней нет никаких надписей. Я нигде не встречал упоминаний о том, что она вообще должна здесь находиться. А я знаю развалины Аш-таз-зора, пожалуй, лучше всех.
Они вместе навалились на секцию стены, которая со скрипом отошла немного назад, а потом отодвинулась так резко, что они свалились в крохотное, почти пустое помещение. Вскочив на ноги, они огляделись.
Карл указал на рваные, неровные ржавые полоски на полу и стене там, где она соприкасалась с дверью.
— Похоже, твои предки запечатали эту комнату просто и эффективно. Лишь многовековая ржавчина разъела запоры. Думаешь, они спрятали здесь что-нибудь серьезное?
— Тут не было никакой двери, когда я приходил сюда в последний раз. Но все-таки… — Антил поднял атомолампу повыше и быстро оглядел помещение. — Похоже, здесь ничего и не было.
Он был прав. Сбоку от удлиненного ящика неопределенной формы, стоявшего на шести коротеньких ножках, пространство было заполнено прямо-таки невероятным количеством пыли и праха, и все помещение походило на давным-давно замурованную усыпальницу.
Карл попытался сдвинуть ящик. Это ему не удалось, но крышка под нажимом пальцев шевельнулась.
— Крышка сдвигается, Антил. Смотри!
Он отставил тонкую пластину в сторону. В ящике лежали квадратная плитка из какого-то стекловидного материала и пять шестидюймовой длины цилиндров, напоминавших поршневые авторучки.
Увидев содержимое, Антил взвизгнул от восторга — за все время их знакомства Карл видел его таким впервые — и, забормотав что-то по-венериански, поднес к глазам стеклянную пластину. Карл, удивление которого росло, придвинулся поближе. Пластинку покрывали разноцветные крапинки, но вряд ли они послужили причиной для такой невероятной радости.
— Слушай, что это такое?
— Это документ на нашем древнем церемониальном языке. До сих пор нам попадались лишь его разрозненные фрагменты. Это величайшая находка.
— Ты можешь расшифровать текст? — Карл поглядел на пластинку со значительно большим уважением.
— Думаю, смогу. Это мертвый язык, а я знаю чуточку больше дилетанта. Видишь ли, это цветовой язык. Каждое слово составлено из комбинации двух, реже трех цветовых точек. Цвета имеют миллионы оттенков, так что землянину, даже имеющему ключ к языку, пришлось бы воспользоваться спектроскопом, чтобы прочитать текст.