— Вам как профессору истории, должно быть, очень хочется присутствовать при этом и вести наблюдения.
— Да разве мне попасть туда? Местонахождение человека на Земле ограничено тем расстоянием, которое он может пройти пешком. Нет ни машин, ни, как я уже говорил, лошадей. Да и что я там в конце концов найду, в той Европе? Апатию, полагаю! Ту же, что и здесь.
Приглушенный хлопок заставил Р. Е. обернуться. Подняв облако пыли, обрушилось целое крыло соседнего здания. По обе стороны от Р. Е. лежали обломки кирпичей. Некоторые из них, видимо, пролетели сквозь него, а он даже не почувствовал этого.
Он огляделся вокруг. Развалин явно поубавилось. Оставшиеся же груды уменьшились в объеме.
— Мне встретился человек, — произнес Р. Е., — который считает, что мы все уже подверглись суду и теперь находимся на небесах.
— Подверглись суду? — переспросил Левин. — Что ж, вполне возможно. Мы сейчас стоим перед вечностью. У нас не осталось ни вселенной, ни каких-либо проявлений внешнего мира, ни эмоций, ни страстей. Ничего, кроме нас самих и мысли. Мы стоим перед вечностью самоанализа, хотя на протяжении всей истории мы никогда не знали, чем занять себя в дождливое воскресенье.
— Вы говорите так, словно та ситуация, в которой мы очутились, тревожит вас.
— И даже более чем тревожит. Представления Данте об инферно[17] — огонь и муки — были по-детски наивны и недостойны божественного творческого воображения. Скука действует намного изощреннее. Как нельзя более подходящим является внутренняя агония разума, неспособного убежать от самого себя и на вечные времена осужденного на мучения в собственных выделениях умственного гноя. О да, мой друг, нас подвергли суду и вынесли приговор, но только это не рай. Это — ад.
Левин встал, удрученно сутулясь, и пошел прочь: Р. Е. задумчиво посмотрел по сторонам и кивнул. Он был доволен.
Этериил винил себя в поражении только мгновение, а затем совершенно неожиданно вознес свою сущность так ярко и высоко, насколько смел в присутствии Главы. В бесконечности Primum Mobile сияние серафима было лишь крохотной точкой света.
— В таком случае, если на то будет твоя воля, — сказал он, — я прошу тебя не отменить свою волю, но исполнить ее.
— Каким образом; сын мой?
— Документ, одобренный Советом Высших и подписанный тобой, легализует проведение Дня воскрешения мертвых в определенное время определенного дня тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года по земному летосчислению.
— Да, это так.
— Но тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год неправомерен. Да и что означает тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год? Для доминирующей цивилизации на Земле это тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год нашей эры. Все правильно. Однако с того времени как ты вдохнул жизнь в Землю и ее мир, прошло пять тысяч девятьсот шестьдесят лет. Исходя из свидетельств, лежащих в основе самого мира, который ты создал, прошло четыре миллиарда лет. Какой же тогда год считать неправомерным — тысяча девятьсот пятьдесят седьмой, пять тысяч девятьсот шестидесятый или четырехмиллиардный?
И это еще не все, — продолжал Этериил. — Тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год нашей эры — это семь тысяч четыреста шестьдесят четвертый год византийской эры, пять тысяч семьсот шестнадцатый — по еврейскому календарю. Это две тысячи семьсот восьмой год A. U. С.[18], то есть две тысячи семьсот восьмой год со дня основания Рима — если мы примем римский календарь. Это тысяча триста семьдесят пятый год по мусульманскому календарю и сто восьмидесятый — со дня независимости Соединенных Штатов.
И вот я со всем почтением спрашиваю тогда: не кажется ли тебе, что безоговорочная ссылка исключительно на тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год лишена смысла?
— Я всегда знал об этом, сын мой, — прозвучал в ответ тихий, спокойный голос Главы. — А вот для тебя это было новостью.
— В таком случае, — сказал Этериил, затрепетав от вспыхнувшей в нем радости, — да будет исполнена твоя воля в точности, вплоть до малейшей запятой, и пусть День воскрешения мертвых выпадает на тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год — но только тогда, когда все жители Земли единодушно согласятся с тем, что назначенный год считается тысяча девятьсот пятьдесят седьмым и никаким другим.
— Да будет так! — произнес Глава, и это Слово воссоздало Землю и все, что на ней имелось, а вместе с ней и солнце, и луну, и все небесные светила.