– Вот именно! Открой немедленно! – во мне постепенно начинало закипать раздражение. – Я должен вернуться домой!
– Ничего ты не должен, – зевая, возразил из-за двери кузнец. – А если и должен – то мне. Во-первых, должен у меня в доме жить – это раз. Во-вторых, за руку твою железную да за работу мою тяжкую – это два будет. Так что сиди тихо и не буди меня.
– Сколько я тебе должен? – как можно более ядовито поинтересовался я. – За руку бесполезную? Сколько, кузнец? Устад! – в последнее слово я вложил уже откровенное презрение.
Но Коблан не обиделся и не открыл дверь, как я рассчитывал.
– Вот когда польза от руки появится – тогда и поговорим, сколько кто и кому должен, – отозвался он по-прежнему равнодушно. – А дома у тебя черта с два от руки польза будет. И тогда мне моих денежек не видать. Так что кончай орать и иди упражняйся. Вот как сожмешь железные пальцы – выпущу и плату соглашусь взять. А до того – сиди. Кормить буду, поить буду. Отхожее место сам знаешь где – и не мешает, и под боком, и не сбежишь...
Действительно, оное место находилось в глухом дворике, куда был выход прямо из моей комнаты. Сам дворик был обнесен глинобитным глухим дувалом в три моих роста, и сбежать оттуда можно было лишь через... в общем, никак.
– Так что чем быстрее меч в новую руку возьмешь – тем быстрее домой вернешься, – философски закончил Коблан, и его шаги удалились с прежней неторопливой весомостью.
Поначалу я не поверил собственным ушам. Меня, Высшего Чэна Анкора, одного из наиболее известных и знатных граждан Кабира да и вообще эмирата – МЕНЯ запер у себя в доме свихнувшийся кузнец?!
...Впрочем, в этот факт вскоре пришлось поверить. Через час двое подмастерьев принесли мне завтрак. Едва заслышав звук отодвигаемого внешнего засова, я поспешно поднялся со своей кровати, на которой пребывал в полном унынии – но подмастерья спешно опустили на пол у порога поднос с едой и успели скрыться за дверью, прежде чем я пересек комнату. Лязгнул засов, я от злости пнул ногой безвинный поднос и в бессильном возмущении замолотил в дверь руками.
После железной руки на двери оставались уродливые царапины – но не более...
Поначалу я пытался уговорить Коблана, ежедневно заходившего ко мне в комнату. Кузнец внимательно выслушивал все мои гневные тирады, а затем садился к столу и начинал вещать нечто туманное, наводящее на мысли о том, что Коблан действительно малость тронулся, а теперь пытается заодно свести с ума и меня.
Я плохо слушал его, поскольку голова моя была занята совсем другим. Тем не менее, надоедливый и навязчивый, как жужжание мухи – только очень большой мухи! – голос Коблана все же проникал в мое сознание, и я помимо воли отмечал, что кузнец говорит что-то о «живой стали», о духовной связи человека с его оружием и о том, что если очень захотеть, если поверить...
Я не знаю, было ли это отрывками из давних трактатов, изложением старинных легенд или бреднями самого Коблана – но только после каждой такой «беседы» кузнец брал мою мертвую руку своей лапой и сжимал металлические пальцы на рукояти моего Единорога.
Надо сказать, что разжать их потом левой рукой мне всякий раз стоило немалых усилий.
Кузнец уходил, тщательно запирая за собой дверь, а я вновь оставался один, и мысли мои путались, в голове роились странные, дикие образы, и временами я начинал думать, что кузнец в чем-то прав, и я даже пытался – честно пытался! – сомкнуть холодные пальцы... и, естественно, у меня ничего не получалось.
Верю? Не верю?
Все было намного проще. Пальцы, вне зависимости от моих веры и неверия просто не могли сжаться – мертвые, бессмысленные куски железа...
...На пятый день мне в голову пришла чудовищная, но вместе с тем совершенно очевидная мысль. Вернее, даже две чудовищных, но оттого вдвойне очевидных мысли.
Во-первых, я обратил внимание, что довольно часто мне приносят мои любимые блюда – а что я люблю, знали очень немногие, и это существенно сужало круг возможных пособников Коблана; кроме того, эти блюда были приготовлены так, что круг сужался до одного-единственного человека: моего дворецкого Коса ан-Таньи.
Повара я в расчет не брал.
Это было невозможно. Но это было именно так.
Во-вторых, я вдруг вспомнил о принятом пять дней назад решении. Конечно, здесь у меня не было кусунгобу – но я подумал, что Тот, кто ждет меня в раю, не обидится, если на пороге двери, ведущей к нему, на этот раз будет лежать не ритуальный нож, а мой меч Дан Гьен по прозвищу Единорог.
Но, кажется, Тот, кто ждал меня в раю, все же обиделся – потому что, когда я взял меч в левую руку и медленно поднес его лезвие к горлу, я понял, что не смогу.
И никто на моем месте не смог бы!
Не для того был выкован несколько поколений тому назад Единорог, как и другие фамильные мечи Анкоров Вэйских, чтобы лишать жизни своего нынешнего владельца. Чтобы оборвать Южную ветвь рода Анкоров.
Рука моя предательски задрожала, и я опустил меч. Нет, смерти я не боялся – мне уже нечего было терять; но ЭТО было выше страха смерти и острее желания уйти.
Я мог уйти – но не так.
И я понял, что Тот, кто ждет меня в раю (или еще где-то – не знаю) пока не хочет меня видеть.
Я покорился.
Я больше не делал таких попыток.
...На девятый день (или это был десятый?.. не помню...), когда Коблан в положенное время явился в мою темницу, чтобы продолжить свои до смерти надоевшие душеспасительные беседы, я заявил ему, что у меня есть высочайшее поручение эмира Дауда, что имеется специальный фирман на мое имя, и что если кузнец немедленно не выпустит меня, то будет считаться государственным изменником со всеми вытекающими отсюда последствиями.
После чего, не обращая внимания на несколько оторопевшего Коблана, я упал на кровать, отвернулся лицом к стене, и одно ухо закрыл здоровой рукой, а другое плотно прижал к подушке – чтобы не слышать больше Коблановых бредней.
Некоторое время Коблан молчал или говорил достаточно тихо, чтобы я его не слышал. А потом я приоткрыл одно ухо и до меня приглушенно донеслось:
– Не знаю, не знаю... Спрошу у Друдла – а там посмотрим...