А потом их Придаток упал, придавив собой обоих Блистающих.
...Дверь открылась. Падая, Придаток Дзюттэ и Детского Учителя задел внутренний засов, сбрасывая его с крюков, и толчок снаружи распахнул дверь настежь. Я увидел тех, кто толпился в коридоре, и понял все, коротким движением высвобождаясь из деревянного наличника.
Понял.
Все.
Там была Волчья Метла, целая и невредимая, там был эсток Заррахид и шипастый Гердан – хозяин кузницы, и волнистый Малый Крис-подмастерье, тот, что со змеиной головой на рукояти; там были гигант-эспадон Гвениль и Махайра Паллантид – короче, все комедианты, разыгрывавшие за окном веселое представление, фарс о несчастной разветвленной пике и ужасных Тусклых, фарс для одного-единственного зрителя, для дурака Дан Гьена, отказавшегося сменить испорченного Придатка и поверившего в невозможное...
Они успели. Успели вовремя захлопнуть дверь, сразу после того, как огромный Придаток Гвениля мощным рывком выдернул из комнаты бесчувственного Придатка Дзюттэ и Детского Учителя, вместе с обоими Блистающими – и вновь лязгнул засов, на этот раз внешний.
О, они успели – видно, Небесные Молоты еще не отбили им полный срок, этим хитроумным Блистающим и их Придаткам – но я успел почувствовать их ужас, когда Мэйланьский Единорог, Придаток Чэн Анкор и его рука...
Когда мы двинулись на них.
И мое острие уперлось в запертую дверь, а двери в этом доме были сработаны на совесть.
Только тогда до меня дошло, что Придаток Чэн держит меня в правой руке.
И когда я вздрогнул от запоздалого понимания – стальные пальцы начали медленно разгибаться один за другим, опять становясь тем, чем и были.
Мертвым металлом.
Латной перчаткой.
Вот так оно и было.
...Сейчас я вытянулся во всю длину на матовой поверхности стола, Придаток Чэн сидит рядом, опустив на грудь отяжелевшую голову, а стальная рука его лежит всем своим весом на моей рукояти.
Просто – лежит.
И ночь за окном постепенно уходит в небытие, туда, куда рано или поздно уходят все наши дни и ночи.
О чем думал я в эту ночь?
Сперва... о, сперва мысли мои вспыхивали и разлетались во все стороны, как искры от клинка, рождающегося под молотом! Я уже думал о том, что сделаю с обманувшими меня друзьями и предателем-дворецким; я представлял себе Волчью Метлу, умоляющую о прощении; в моих горячечных видениях почему-то вставал пылающий Кабир и гнедой жеребец, несущий меня мимо развалин... а руку в латной перчатке пронзал слабый трепет, когда что-то теплое и сладко пахнущее стекало по моему клинку...
Вот это ощущение и вернуло мне ясность мыслей. Потому что никогда кровь Придатков не струилась по Единорогу.
Никогда.
Не мог я этого помнить.
Зато это помнила стальная перчатка, касавшаяся меня. Нет, в ней не было жизни, и когда металлические пальцы все-таки смогли стиснуть мою рукоять – это нельзя было назвать самостоятельной жизнью. Я даже не знал, сумею ли я заставить эти пальцы повторить то, что произошло совсем недавно.
Это была не жизнь.
Это была – память.
Память латной перчатки о тепле и мощи руки, некогда заполнявшей ее; память о шершавой обтяжке рукояти того Блистающего, чье тело словно вырастало из чешуйчатого кулака; память...
Просто я очень хотел, чтобы это случилось. А она – она вспомнила, как это случалось раньше. И когда я потянулся к ней через время и расстояние – моя жизнь на мгновение вросла в ее память, оживляя неживое.
Чудо, которого я ждал и которое обрушилось на меня внезапно, подобно летней грозе – сейчас я уже не знал, хочу ли я его, этого чуда, и если нет, то сумею ли отказаться.
Потому что я помнил ярость, вспыхнувшую во мне; ярость и жажду, темную теплую жажду, и ужас Блистающих по ту сторону порога.
Потому что я краем души прикоснулся к чужой памяти, памяти новой руки Придатка Чэна; память старой латной перчатки, части того одеяния, что некогда звалось «доспехами»...
Потому что я понял – как это случалось раньше.
Забыть? Отказаться от коварного подарка судьбы?..
А как же небо над турнирным полем? Падающее на меня небо, и полумесяц Но-дачи в нем?!
А Тусклые? Тусклые – и убитые Блистающие, и ждущий Шешез Абу-Салим, и отчаянный Пояс Пустыни, Маскин Седьмой из Харзы?..
А моя, моя собственная память о случившемся?
Нет. Я не сумею отказаться от этой руки. Я не буду от нее отказываться.
...Осторожно, едва-едва слышно я потянулся к стальной руке-перчатке – и сквозь нее, дальше, через спящие слои ее памяти, обходя их, не тревожа чуткий покой, словно я подзывал Придатка, еще не зная – зачем, еще раздумывая, сомневаясь...
И вскоре почувствовал, как что-то тянется мне навстречу с другой стороны.
Что-то?
Кто-то.
«Кто ты?» – тихо спросил я, останавливаясь.
«Кто ты?» – эхом донеслось оттуда.
«Я – Высший Мэйланя...»
«Я – Высший Мэйланя...»
Тишина.
И – стремительным обоюдным выпадом:
– Я – прямой Дан Гьен по прозвищу Единорог! А ты – ты мой...
– Я – Чэн Анкор Вэйский! А ты – ты мой...
Я так и не смог сказать: «Ты – мой Придаток!»
А он? Что не смог сказать он?!
Ты – мой... Я – его?!.
...Латная перчатка, спящая память о забытом времени, зыбкий мост между двумя мирами, объединяющий их в одно целое... и дрогнули неживые пальцы, а кольчужные кольца словно вросли в тело, когда мы вошли друг в друга – Блистающий и его Придаток, Человек и его меч; вошли, но не так, как клинок входит в тело, а так, как вошли мы, становясь слитным, единым... каким, наверное, и были, не понимая этого...
Нет, мы не рылись в воспоминаниях друг друга, как вор в чужих сундуках (этот образ был непонятен мне, но Чэн отчетливо представил его, и...), и знания наши не слились в один нерасторжимый монолит, как свариваются полосы разного металла в будущий клинок (не-Блистающему трудно было в полной мере прочувствовать это, но...); просто...
Просто я не могу передать это словами.
И оба мы замерли, когда из черных глубин памяти латной перчатки донеслись два глухих, еле слышных голоса, ведущих разговор без начала и конца...