Денхольм узнал ее. Маленькую девочку, отчаянно сжимавшую в кулачке две золотые монетки. И одновременно увидел своего шута.
Санди шел к ним спокойно и буднично. И в то же время не шел, летел, стелился по каменной мостовой звериной яростной походкой, на ходу скидывая кафтан купца Второй Гильдии. Король хотел криком остановить безумца и не смог совладать с прерывистым дыханием. Он и сам, стиснув кулаки и зубы, стелился следом. Триста шагов их разделяло. Всего триста шагов. Много? Мало? Смотря какой меркой мерить…
Вот шут, не прерывая размеренной ходьбы, столкнулся с одним подонком, сбил с ног второго и с яростным рыком устремился к четверке, выкручивающей девочке руки…
Они не зря ели свой хлеб, стражники Городского Порядка. Мгновенно оценив ситуацию, они откинули девчонку, и трое стали плечом к плечу. Шут не сбавил шага, вскидывая руки, напрягаясь в предвкушении атаки…
…И король некстати вспомнил, что Санди не спал всю ночь, что он устал, что он слишком слаб, что Масхей настаивал на постельном режиме…
Как он раскидывал эту подлую свору, бывший оруженосец самого короля! Как упоенно крушил ребра, ломал руки, посмевшие избивать ребенка! Какой восторг читался в глазах девчушки, поверившей вдруг в спасение!
…Но король-то видел, что четвертый ведет подмогу, что еще девять, нет, десять стражей, перехватывая к бою легкие копья, торопятся изо всех сил. Вот они врезались в людское месиво. Вот накрыли собой яростно отбивающегося шута… Дальше Денхольм и не стремился рассмотреть. Он был уже близко. Он был уже на подходе! И в его изнеженных руках, не знавших до сей поры тяжелой работы, непонятным образом оказалась дровина, выломанная где-то по дороге. Одним прыжком разъяренного хищника влетел он в свалку — и первые, принявшие его удар, полегли, не успев даже вскрикнуть, предупреждая… предупреждая…
Король пробивал себе дорогу, спеша на выручку шуту, и уже не видел, как из всех щелей и подвалов, с крыш и чердаков, наводняя улицу, собирается обтрепанное полуголодное войско.
И не видел, как с другой стороны спешат закованные в доспехи лучники, как разворачивает свой знаменитый строй городская пехота…
Широка улица Священного Круга, в пять боевых колесниц…
Не жалели места древние мастера, не поскупились для святыни…
Лишь перестав ощущать сопротивление чужой воли и оружия, Денхольм понял, что смертельно устал. И звериная ярость отступила. По щекам его тек пот вперемешку с кровью, руки были покрыты ссадинами, ныло все тело. А перед королем лежал истерзанный, избитый, исколотый шут, сжимавший в окаменевших руках чью-то алебарду.
Король поднял на руки своего полуживого оруженосца и огляделся.
И увидел маленькую девочку, похожую на воробушка, испуганно жмущуюся к его ноге. Знакомая девочка, они где-то встречались?
Он вскинул голову и заметил стражников, ощетинившихся мечами. Целая армия против одного человека. Против своего короля! Но слово «переговоры» так и не пришло ему в голову. И Перстень Власти остался в потайном мешочке на шее, вместе с другими оберегами. Какие могут быть переговоры с ожившими барельефами Храма Тьмы?! Какие?!
Но что происходит? Почему они смотрят поверх его головы?
Куда они все смотрят?!
Король оглянулся. И встретился взглядом с Предводителем Воров. И по изумленному вскрику понял, что узнан.
Коварна Улица Священного Круга.
Две армии в боевых порядках стоят друг напротив друга.
Две маленькие армии — для уличной войны.
И между ними — король.
Испуганная девочка.
Израненный шут.
И зачем же ты так широка, улица Священного Круга, будь ты проклята!
Нелегко стоять между армий в ожидании удара, сминающего последнее препятствие на своем пути. Нелегко стоять Между… Между законной — Светлой — армией Городской Стражи и разбойничьей — Темной — армией городских воров. Нелегко…
«Не стой, король! — словно услышал он. — Не стой столбом, уходи! Свою битву ты выиграл, дай поиграть другим».
И Денхольм увидел, как расступаются, нарушая боевой порядок, разбойничьи отряды. И пошел не колеблясь, не задумываясь о том, что отворачивается от Света, чтобы искать спасения во Тьме. Он очень медленно переставлял ноги, осторожно покачивая бесчувственного Санди. И маленькая девочка под боком подстраивалась под его шаги. Глупая, беги скорее, сейчас такое начнется! Но твердо знал: не побежит, пройдет до конца, держась за полу кафтана. И стискивал зубы, представляя опрокидывающий вихрь арбалетных стрел, бьющих в беззащитную детскую спину. Успеть! Успеть раньше, чем сдадут нервы делающих поправку на ветер. Вроде бы слуг, вроде бы своих… Но врагов, врагов!
Он успел. И хрупкая девчушка юркнула куда-то под ноги взрослым, ловко скользя среди мужицких топоров и краденых мечей. И кто-то принял его бесчувственную ношу, передавая дальше, по рукам, бережно и ласково, как ребенка. И почти сомкнулись передние ряды с самодельными щитами…
— В-а-х! — хлопнула тетива.
— Ф-а-й! — пропела стрела.
Толстая арбалетная стрела ринулась на поиски добычи, алчно вспарывая воздух. Смерть смеялась на остром наконечнике, Смерть готовилась впиться зубами в плоть и отведать горячей крови…
— Х-е-й! — ударила Смерть в открытую спину короля, стремясь пройти как можно ближе к сердцу. Чтоб насовсем. Чтоб наверняка!
Укусила… И обломала зубы.
Крепка оказалась кольчуга работы гномов Сторожевых Гор. Или, может, Йоттей властною рукой замедлил стремительный полет, выгадывая секунды и даря годы? Что толку гадать!
Удар оказался столь силен, что затрещали ребра и перехватило дыхание. Король захрипел, падая, захлебываясь собственной кровью… Крепкие руки подхватили его, передавая дальше, и смутно знакомый голос прокричал:
— Отнесите их лицедеям! Пусть отвезут как можно ближе к королевскому дворцу! Пусть спрячут понадежнее и разыщут Масхея!
А потом Денхольма коснулся яростный шквал подступающей битвы, сменившийся вдруг мерным перестуком копыт.
А потом в его сознании не осталось и этого. Ничего не осталось.
«Потерпи, братишка! — прошептал до боли родной голос. — Держись! Ты же король. И потомок Богов, между прочим».
«Не оставляй меня, брат!» — прокричал он в навалившуюся пустоту…
И вокруг него постепенно расцвело и защебетало яркое летнее утро…
Он стоял на лесной прогалине. Он стоял по колено в густой траве такого изумительного оттенка, что хотелось петь и плакать одновременно. И он был Йоркхельдом, бывшим королем Элроны…
— Здравствуй, Мастер, — усмехнулся кто-то за его спиной.
Он резко обернулся. У кромки поляны стоял парень, казавшийся взрослым не по годам, смотрел прямо и твердо, улыбаясь одними губами, и жесткие складки растекались по его лицу.
Йоркхельд улыбнулся в ответ — так, как умел он один: тепло и мягко. Обезоруживающе. И приветственно вскинул руку:
— Здравствуй и ты, малыш.
Человек у кромки поляны сухо рассмеялся:
— Малыш? Пусть. А ведь я приготовил тебе сюрприз…
И видят Всемогущие Боги, не испытал Йоркхельд ни радости, ни испуга. И даже когда на поляну выскочили сверкающие сталью чужого оружия воины, не шевельнулся и не обнажил меча.
— Пришел час платы моего долга!
Человек у кромки поляны сделал шаг, поднимая кривую саблю южных кочевников, и в глазах его заметалось звериное веселье.
«Я спас тебе жизнь!» — хотел крикнуть Йоркхельд — и не крикнул.
— Что же ты не защищаешься? — хрипло спросил человек с кривой саблей южных кочевников. — Возьми свой меч и умри как мужчина, Мастер!
«Не могу, малыш, мы лили воду на оружие!» — хотел осадить Йоркхельд и снова промолчал.
— Ты трус! — заявил человек с кривой саблей южных кочевников, замахиваясь для страшного — единственного — удара.
Острая сталь вспорола плоть, круша кости…
— Держись, брат! Я иду на помощь! — заорал он сам не свой, рванулся вперед…
И снова стал Денхольмом. Он еще успел увидеть, как падает, выгибаясь спиной, его брат, падает на окровавленную густую траву такого изумительного оттенка, что хотелось петь и плакать одновременно… А потом ушло то безумно цветущее лето и вернулось мерное перестукивание копыт. Ему хотелось петь и плакать. Петь и плакать… Погребальное ложе королей Элроны было изумрудного цвета. Как трава, густая трава у ног того, кого называли Йоркхельдом I…