После краткого обмена мнениями мы постановили образовать комиссию в составе: графа В.Н. Коковцова, Е.П. Ковалевского, В.Н. Сенютовича и секретаря Т.А. Аметистова для детального рассмотрения "Положения" и для представления его, с заключением Епархиального совета, Епархиальному собранию, которое должно было состояться ближайшим летом.
Одновременно с этой комиссией возникла в те дни другая — для разбора учения протоиерея С.Булгакова под председательством протопресвитера И.Смирнова в составе протоиерея И.Ктитарева и профессоров: архимандрита Кассиана, протоиерея Г.Флоровского, А.В. Карташева, В.В. Зеньковского и Б.И. Сове.
Приближалось Рождество. Я послал Вселенскому Патриарху вместе с рождественским поздравлением подробное донесение о Карловацком нашем совещании. "Наши епископы почему-то хотят отторгнуть меня от юрисдикции Вашего Святейшества, но я и моя паства не согласимся на это, ибо в отеческом покровительстве видим единственную крепкую опору своего канонического существования…" — писал я Патриарху. Подчеркивая нашу верность Вселенскому Престолу, я лишь выражал то настроение, которое стало распространяться в моей пастве под влиянием ознакомления с притязаниями карловацких иерархов.
Отношения мои с "карловчанами" оставались неопределенными. Хотя острота враждебности ко мне как будто несколько смягчилась, но искреннего желания братского общения карловацкие иерархи не проявляли. Не налаживалось и наше взаимное молитвенное общение.
Открытие Епархиального собрания (в июне 1936 г.) совпало с кончиною настоятеля Александро-Невского собора протопресвитера о. Иакова Смирнова, маститого, глубокочтимого пастыря, около сорока лет состоявшего его настоятелем. Все епархиальное духовенство, прибывшее на Собрание (около ста девяти лиц), участвовало в отпевании, которое состоялось при огромном стечении народа (были даже представители других юрисдикций). Похороны превратились в грандиозное и торжественное объединение — духовенства и паствы — у гроба любимого пастыря. Трогательно и тепло провожали мы нашего дорогого о. Иакова в жизнь вечную…
На первом же заседании я ознакомил Епархиальное собрание со всеми перипетиями моих взаимоотношений с "карловчанами" за последний год и со всеми обстоятельствами моей поездки в Белград, которая привела к уродливому проекту "Временного положения", сводившему на нет автономию Западноевропейской епархии и требовавшему моего отрыва от Вселенского Престола; дабы отвести атаку, я обусловил свое согласие на церковно-административную реформу одобрением ее церковным народом, представленным на Епархиальном собрании, совещанием моих епископов, благословением Вселенского Патриарха и признанием всеми автокефальными православными Церквами.
После меня большой и весьма обстоятельный доклад сделал граф Коковцов. Он читал его два заседания и совершенно раскритиковал "Временное положение", разъяснив Собранию, что этот проект своей централизацией предусматривал лишение нас всякой самостоятельности и сосредоточивал всю власть в Карловацком Синоде.
Атмосфера на Съезде создалась довольно напряженная. Одни его члены носились с лозунгом "Мир!.. мир!..", другие относились к этому лозунгу более вдумчиво, сдержанно. В окружении Съезда стал действовать какой-то "Комитет примирения" с участием графини Шуваловой; появились агитационные брошюрки с требованиями мира во что бы то ни стало. Но мы вовремя остановили эту пропаганду на Съезде посторонних лиц, чем парализовали энергичный натиск "карловацких" приверженцев и вызвали в их лагере крайнее неудовольствие.
После всестороннего обсуждения и оживленных дебатов "Временное положение" было Съездом отвергнуто.
Что же касается трудов о. С.Булгакова, то епископы, съехавшиеся на Собрание, имели совещание и постановили отложить суждение о них до окончания работ комиссии богословов, которой я поручил рассмотрение учения о. Сергия о Софии.
Подробное донесение об Епархиальном собрании и его резолюциях мы сейчас же отослали Вселенскому Патриарху.
Итак, моя поездка в Белград и все усилия канонически оформить мир церковный не привели ни к чему. С прискорбием вынужден был я признать факт не преодоленного нами разрыва, Сбылось мое предсказание или, скорее, предчувствие, которое я высказал на первом совещании у Патриарха Варнавы, что прежде нужно восстановить моральное единение, а потом уже думать об административном. Письмом от 11 августа я оповестил архиепископа Анастасия как участника нашего Карловацкого совещания (1935 г.) о постановлении Епархиального собрания.
Осенью того же 1936 года состоялся очередной Собор в Карловцах. Хоть меня на Собор и звали, но я не поехал. Собор признал, что новый порядок управления Русской Церковью за рубежом проведен в жизнь быть не может, потому что он мною отвергнут. Соборное определение отклоняло мою ссылку на "волю церковного народа", якобы не признавшего "Временного положения". "Голос паствы здесь вообще не может иметь решающего значения", потому что такое постановление Епархиального собрания "несомненно подготовлено и частично внушено докладом Епархиального совета и предварительно речью самого митрополита Евлогия…" — гласило соборное определение. Далее оно приветствовало стремление мое и Епархиального съезда продолжать поиски путей сближения, но энергично подчеркивало свою точку зрения на мой экзархат: единство русской церковной юрисдикции за рубежом может осуществиться, только если я выйду из канонической орбиты Вселенского Престола… Касаясь моего имени, Соборное определение пренебрежительно упоминало "митрополит Евлогий, именующий себя Экзархом Вселенского Патриарха". Совершенно непонятно, почему только "именующий себя", а не действительный, фактический.
Архиепископ Анастасий препроводил мне текст этого определения.
Карловацкие иерархи объяснили неудачу нашего объединения моею неуступчивостью и решили провести свое "Временное положение" с американскими епископами; а из неудачи они на первых порах сделали соответствующий практический вывод — отменили соборное постановление 1935 года, в силу которого открывать параллельных приходов было нельзя. Теперь они вскоре же поставили протоиерея Григория Остроумова епископом Каннским на Ривьере, несмотря на то, что там, в Ницце, уже находится архиепископ Владимир. Впоследствии судьба им за это отомстила… Когда Архиерейский Синод хотел сменить своего священника в Цюрихском приходе (Швейцария), прихожане расставаться с любимым батюшкой о. Гусевым не захотели, а так как их настоянию не вняли, они постановили обратиться ко мне с просьбой принять их в мою юрисдикцию. Так как на Карловацком Соборе было отменено упомянутое постановление Собора 1935 года и это повело к тому, что на основании этой отмены они поставили Каннским епископом о. Григория Остроумова, я счел возможным поставить в Цюрихе своего священника (о. Гусева). Карловчане подняли крик: "Как это можно!.. как митрополит Евлогий мог это сделать!.." Архиепископ Серафим и священник Д.Чубов написали мне резкие письма; прибегли и к обычному, испытанному средству — оклеветали священника В.Гусева, стремились дискредитировать его и испортить отношение к нему швейцарского правительства, но это им не помогло.
Еще решительней было постановление Карловацкого Собора 1936 года относительно о. С.Булгакова. Была принята такая резолюция: оповестить главы всех автокефальных Церквей о признании учения о. Булгакова о Софии ересью и одновременно организовать комитет под председательством графа Граббе для охраны православной веры от лжеучений. Главным охранителем православной веры явился не священник, не епископ, а титулованный мирянин…
После упомянутого Собора всю энергию "карловчане" направили на Германию с целью отторгнуть от меня оставшиеся мне верными приходы и завладеть нашим имуществом. Борьба велась епископом Тихоном уже давно. Еще в 1935 году он пытался устроить в Висбадене параллельный приход с протоиереем Вл. Востоковым во главе и повел тяжбу из-за храма с нашим настоятелем протоиереем П.Адамантовым. В результате этих домогательств, запугавших о. Адамантова, германское правительство наложило на наше имущество секвестр, рассматривая его как бесхозяйное, и назначило для управления им своего комиссара. Протоиерей Адамантов был так запуган, что не выдержал испытания и перешел в Карловацкую юрисдикцию. Теперь надо было ожидать, что и с другими нашими храмами могут поступить так же. Еще до Собора 1935 года епископ Тихон ходатайствовал перед германским правительством о признании и легализации его как главы Православной Русской Церкви в Германии. Для этого, заявлял он, ему будет дано от Архиерейского Синода в Карловцах особое удостоверение, его полномочия подтверждающее. Несмотря на то что я, будучи на Соборе (в 1935 г.), подал меморандум Патриарху Варнаве о церковной борьбе в Германии, создающей условия, противные всякой работе по объединению, — борьба продолжалась. Тогда же епископ Тихон предлагал мне добровольно передать мои приходы, указывая на то, что они скоро получат государственные права. Я отказался. Государственное признание и вытекающие отсюда права епархия Тихона действительно получила в 1937 году: немцы даже выстроили на государственный счет собор для признанной ими церковной организации.