Как и предполагалось, его ждали разочарование и короткие гудки. Он набирал ещё раз, а затем ещё, и снова, и опять. Но результат всегда был один и тот же. Связь с императором оказалась недоступна.
— Ёшки-матрёшки, — своеобразно выругался Владимир Юрьевич. — А ведь это телефон для экстренной связи. Его знает в империи всего пара десятков человек.
— Такие времена, — сказал я, раздумывая, что с этим можно поделать. — Может, через Юрьевского как-нибудь попробуем?
— Да ты что? — Воронцов смотрел на меня, хлопая глазами, словно видел впервые в жизни. — Он едет сейчас сюда за твоей сестрой, чтобы, скорее всего, подослать её к императору и убить его, а ты хочешь сам дать ему предлог?
Я пожал плечами. Я просто не до конца понимал взаимоотношения на самом верху власти, поэтому старался в это и не влезать.
— А, может быть, мотанёмся к нему сейчас сами? — предложил вдруг Владимир Юрьевич, глядя на меня. — Две минуты, и мы во дворце, а?
— Куда, к императору? — переспросил я и дождался, пока Воронцов мне кивнёт. — А не из-за такой ли возможности мне и грозило преследование? Дорогой мой, боюсь, что из подобного путешествия шансы возвратиться есть только у вас.
— Что есть, то есть, — грустно согласился со мной Владимир Юрьевич. — Можно ещё попробовать ко мне домой прорваться, там есть вообще специальный артефакт для связи.
— Полагаю, ваш дом уже оцеплен, как полагается, — хохотнул на это Пирогов, а мы уставились на него во все глаза, потому что не особо поняли юмор, который он во всём этом увидел, но он решил поправиться. — Да просто забавно то, как-то из-за одного, то из-за другого из нас начинаются всякие облавы.
— Забавно, — проговорил Воронцов так, точно пробовал это слово на вкус. — Скажете тоже, — но и сам улыбнулся.
И тут снова зазвонил телефон.
— Дайте угадаю, — с сарказмом проговорил Воронцов. — Что-то срочное, касающееся юного Бориса, — после чего взял трубку и сказал в неё: — Слушаю.
И опять, как несколько минут назад, вытянулся в струнку. А у меня появилось резкое чувство дежавю.
Глава 7
— Он даже не скрывается, — поражённый столь беспардонным поведением Руслана Могучего проговорил Оболенский. — Использует его налево и направо. Как такое вообще возможно? Он забылся?
Когда Голицын и Оболенский решили снова попробовать уловить следы Тайнописи, они ожидали всего, чего угодно, но не того, что подозреваемый носит её открыто, словно это его вещь, и всё так и должно быть. С использованием, конечно, майор погорячился, так как артефакт в активном состоянии пробыл не так уж и долго.
— Это что же получается? — задумчиво почёсывая затылок, проговорил полковник. — Он научился пользоваться этой штукой? А что она ему открыла? Чёрт знает что, ничего не понимаю.
— В любом случае, — откликнулся на это майор, — у нас с вами есть доказательство, что подозреваемый использует артефакт. Полагаю, это достаточный повод для того, чтобы получить ордер на его арест. А если не получится…
— Если не получится, то не получится, — отрезал Голицын и странным печальным взглядом окинул кабинет. — Ты видишь, что происходит. Боюсь, вся эта беготня с таинственными артефактами очень скоро покажется нам лёгким приключенческим отпуском.
— Полагаете, грядёт буря? — спросил Оболенский.
Они вместе смотрели всё выступление императора и репортажи до и после. И у обоих возник один и тот же вопрос: «Почему мы не знали?»
— То, к чему я долгое время относился, как к чему-то нереальному, произошло, — задумчиво проговорил полковник. — Причём произошло так же обыденно, как какая-нибудь война. Я до последнего надеялся, что всё это слухи, тем более, что не было никаких предпосылок к подобной раскрутке событий.
— Ровно до тех пор, пока не появилась та самая Тайнопись, — согласился с шефом Оболенский. — А после… словно лавина какая сорвалась.
— Это точно, — кивнул Голицын и подошёл к внутреннему телефону. — Ладно, буду начальству звонить, ордер требовать.
Полковник поднял трубку и набрал номер, после чего нахмурился и стал даже суровее, чем обычно.
— Константин Семёнович, здравствуйте. Да, по делу, — он закатил глаза, обернувшись к Оболенскому, что выражало: мол, а я не по делу вообще звоню? — Проверили улавливателем Руслана Дмитриевича Могучего и обнаружили, что он активно пользуется артефактом под названием Тайнопись. В связи с этим просим ордер на арест данного господина с последующим проведением следственных действий.
И сразу же после того, как Ушаков начал ему отвечать, он сморщился, словно нашкодивший котёнок, и включил кнопку конференц-связи, предназначенную для групповых переговоров.
— Ты что, твою мать⁈ С первого раза не понимаешь⁈ — горячился Константин Семёнович, и Оболенский буквально видел, как тот заливает слюной телефонную трубку. — Его нельзя трогать! Я тебе уж и так, и сяк, а ты, как головой ударенный себя ведёшь! Нельзя! Мне не далее чем вчера звонили с самого верха, ты понял? С са-мо-го! И сказали, что его трогать нельзя! Ясно⁈ Всё! Забудь! Занимайтесь другими делами! У вас сейчас вообще сложные времена наступают! Сидите и думайте, как не допустить столкновений между влиятельными домами! Сами знаете, они грядут.
Ушаков что-то ещё пропыхтел в трубку, но быстро понял, что сказать ему больше нечего, поэтому отключился.
— Ничего себе, — Оболенский потёр виски пальцами, затем оглядел замершего шефа, подошёл к бару, замаскированному под сейф, и налил крепкого алкоголя на два пальца, с чем и подошёл к полковнику. — Примите лекарство, — проговорил он и подал бокал.
Голицын принял его и опрокинул в себя, даже не поморщившись.
— Нам бы таких покровителей, как у этого, — проговорил он, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Точно проблем со службой не было, — затем он немного помолчал и вдруг посмотрел на подчинённого уже новым взглядом. — Но в чём-то он прав, — полковник подошёл к своему рабочему месту и разложил импровизированную карту, на которой условными обозначениями были отмечены самые важные знатные роды. — Давай подумаем, что может произойти.
— Диспозиция, в целом, ясная, — Оболенский подошёл к нему справа и стал показывать пальцами то, что оба знали и так, но для освежения памяти следовало проговорить. — До сегодняшнего дня у нас была коалиция правящих кланов. Императорская семья, Юрьевские в лице Елены, Волконские, Горчаковы, Долгоруковы и все с ними связанные. В оппозицию обычно записывали Василия Юрьевского, но, по мнению многих политологов, лишь для того, чтобы там был кто-то значимый, так как без него в оппозиции всё становилось очень грустно. Елецкие, которым не на что претендовать, да Засекины.
— Да и их оппозицией назвать сложно, — пожёвывая губу, согласился Голицын. — И вдруг шок, взрыв, расторжение помолвки. Что мы имеем?
— Четыре или даже пять лагерей, которые могут заключать союзы и временные коалиции. Главное — понять, кто с кем и против кого объединится в ближайшее время, — майор потёр глаза и с ощутимым трудом разогнулся. — Эх, надо бы на массаж сходить.
— Позвони Ушакову, он тебе сейчас такой массаж устроит, — усмехнулся Голицын, глядя на подчинённого, — сразу всё пройдёт. Так, давай-ка попробуем понять, кто и куда сейчас примкнёт. И ещё же надо не забыть этого самого Могучего. Он по-прежнему с Воронцовым?
— Да, Воронцов, Пирогов, Могучий с сестрой, — отчитался Оболенский по памяти. — А сегодня к ним примкнул Борис Крамер.
— Это ещё кто? — поинтересовался Голицын, у которого в памяти ничего не ассоциировалось при этом имени.
— Барон, некромант, — развёл руками майор. — Учится в академии магии, до сегодняшнего дня проходил практику в клинике, где мы пытались взять Могучего первый раз.
— Ага, вот и связь, — хмыкнул полковник и что-то отметил на карте. — Ладно, некромант — это хорошо. Или нет.
Тут зазвонил телефон, но не тот, что связывал с начальством, а маленький и неприметный, стоявший на столе у Оболенского. Тот подскочил к нему с таким проворством, словно и не жаловался только что на боли в спине.