А потом курорт начал утрачивать свою прелесть – слишком медленно, чтобы совсем исчезнуть, но достаточно быстро, чтобы зачахнуть. Его сотворила мода, и она же развенчала его. Элегантные приезжие устремились в Бат или Челтенхэм, а Бристолю осталось только вывозить из города минеральные воды в бутылках.
Это вполне устраивало Ричарда и Уильяма Генри, ибо за все воскресенье им попалось не больше десятка гуляющих. Мэг снабдила их холодным обедом – жареной курицей, хлебом, маслом, сыром и ранними яблоками, присланными ее братом с бедминстерской фермы. Ричард уложил снедь в солдатский мешок, туда же отправил флягу легкого пива и закинул мешок за плечо. Отец и сын отыскали уединенное местечко за квадратной громадой Хотуэллс-Хауса, который возвышался на плоской каменной скале высоко над уровнем прилива, в конце ущелья, прорезанного водами Эйвона.
Уголок и вправду был живописным: скалы Сент-Винсент и утесы ущелья изобиловали красными, сливовыми, розовыми, коричневыми, серыми и беловатыми тонами, воды реки имели оттенок голубоватой стали, а кроны деревьев скрывали из виду даже трубы медеплавильного завода мистера Кодрингтона.
– Папа, ты умеешь плавать? – спросил Уильям Генри.
– Нет. Потому мы и сидим здесь, а не на берегу реки, – отозвался Ричард.
Уильям Генри окинул реку задумчивым взглядом; как раз начинался прилив, поток бурлил, быстро поднимаясь.
– Вода движется, будто живая.
– Можно сказать и так. Она голодна, никогда не забывай об этом. Вода способна утащить тебя и поглотить целиком, и больше ты никогда не увидишь солнца. Поэтому старайся не приближаться к ней, ясно?
– Да, папа.
Покончив с обедом, отец и сын растянулись на траве, подложив под головы свернутые сюртуки. Ричард прикрыл глаза.
– Симпсона больше нет, – вдруг произнес Уильям Генри.
Его отец приоткрыл один глаз.
– Неужели ты не можешь помолчать хотя бы минуту?
– Сейчас – нет. Симпсона больше нет.
Смысл его слов наконец-то дошел до Ричарда.
– Ты хочешь сказать, больше он не будет вас учить? Что ж, этого и следовало ожидать – ты ведь уже перешел в третий класс.
– Папа, он умер! Летом, пока мы были на каникулах. Джонни говорит, что он был серьезно болен. Директор попросил епископа взять его в один из приютов, но епископ ответил, что приюты предназначены не для больных, а для… забыл это слово.
– Для нуждающихся?
– Да, для нуждающихся! Его увезли в больницу Святого Петра. Джонни рассказывал, что Симпсон страшно кричал.
– Я бы тоже не стал молчать, если бы меня увозили в больницу Святого Петра, – с чувством отозвался Ричард. – Бедняга… Но почему ты до сих пор молчал?
– Я забыл, – уклончиво ответил Уильям Генри, перевернулся с боку на бок, вонзая каблуки в траву, глубоко вздохнул, хлопнул в ладоши, снова перевернулся и начал выкапывать из земли приглянувшийся ему камень.
– Пора идти, сынок, – произнес Ричард, поднимаясь, заталкивая оба сюртука в солдатский мешок и взваливая его на плечо. – Может, поднимемся на Грэнби-Хилл и осмотрим грот мистера Голдни?
– Да, папа, пожалуйста! – воскликнул Уильям Генри, вскакивая на ноги.
«Эти двое выглядят так, словно им нет дела до остального мира, – размышлял мистер Джордж Парфри, скрытый из виду живой изгородью. – И должно быть, миру тоже нет до них никакого дела». Мальчик был приходящим учеником школы; его одежда и одежда Ричарда отнюдь не поражала великолепием, но мистер Парфри обратил внимание на добротную тонкую ткань, необтрепанные, аккуратные полы, блеск серебряных пряжек на башмаках и независимые манеры отца и сына.
Разумеется, мистер Парфри знал отца Моргана Третьего; в Колстонской школе слухи распространялись мгновенно, в комнате для наставников платным ученикам все усерднее перемывали косточки, поскольку больше говорить было не о чем. Партнером Ричарда Моргана был еврей, который сколотил состояние на американской войне. Мистер Парфри редко встречал более миловидных мальчиков, чем Морган Третий, который к тому же был ничем не испорчен и не избалован. По правде говоря, он даже не сознавал, что красота способна помочь ему разбогатеть.
Должно быть, мужчина рядом с Морганом Третьим – это его отец. Они слишком похожи, чтобы быть дальними родственниками. На коленях мистера Парфри лежал альбом, на одной из страниц которого он успел нарисовать отца и сына, отдыхающих близ Эйвона. Рисунок удался. Сам Джордж Парфри был привлекательным человеком, и в молодости именно смазливость помешала ему стать учителем рисования дочерей какого-нибудь богача. Ни один богач в здравом уме не согласился бы нанять юного красавца в учителя своим наследницам – ведь девицам так легко вскружить голову.