Гарт стоял в дверях, и при свете, доходившем сюда от ярких огней, горящих в церкви, он видел свои изодранные, окровавленные руки, снимающие дверной косяк. Лицо Айтина наплыло на него из темноты, и Гарт почувствовал, как многопалые, с острыми коготками лапы мягко коснулись его одежды.
— Ведь он воскреснет, правда, Гарт?
— Нет, — сказал Гарт. — Он навсегда останется там, где вы его похоронили. Ничего не произойдет, потому что он мертв и навсегда останется мертвым.
Дождь ручейками струился по шерсти Айтина. Рот его был раскрыт так широко, что, казалось, он кричал во все горло. Только сделав над собой усилие, смог он говорить, облекая непривычные для него мысли в слова чужого языка.
— Значит, мы не будем спасены? И не будем очищены от грехов?
— Вы были чистыми, — не то всхлипнув, не то судорожно усмехнувшись, ответил Гарт. — И это — самое страшное, самое ужасное и гнусное во всей этой истории. Вы были чистыми. А теперь вы…
— Убийцы, — сказал Айтин, а вода стекала с его поникшей головы и ручейками убегала в темноту.