"Не упади - погибнешь", - твердил себе Степан.
Он не чувствовал мороза, не слышал и не видел ничего, кроме тоненькой струйки дыма, едва заметной в опаловом вечернем небе. Вот он пошел быстрее, напоминая большую заводную игрушку, которую пружина рывками толкает вперед. Наверное, Степан прошел так полпути, с трудом передвигая ноги. Но вот и колени одеревенели, ноги стали подламываться. Со стороны было бы странно смотреть на человека, который приседал на каждом шагу. Шаги его все замедлялись, делались неувереннее. "Не упади - погибнешь", - твердил себе Степан. Еще два шага, сделанные по инерции, и Степан рухнул в снег. Он попытался встать, но не удалось. Степан пополз. Он весь окоченел. Но мысль еще работала и глаза видели. Воля к жизни заставляла его двигаться вперед. Если бы не дымок, курившийся впереди, не дойти бы Степану. Но Степан полз: медленно, тяжело, упорно. И вот лед - самое трудное - позади. Впереди совсем близко, шагах в двадцати, темнела изба. Но одолеть эти двадцать шагов Степан уже не мог. Он свалился на белое холодное покрывало грумантской земли. Казалось, все, что мог сделать человек, было уже сделано. Ледяное безмолвие накрыло, окутало его непроницаемой тьмой... Но нет, не все... Человек способен на невозможное! Сколько пролежал Степан без сознания - неизвестно. Может быть час, может быть одну минуту. Он очнулся внезапно. Ему почудилось, будто в самое ухо знакомый голос явственно произнес одно слово: - Смерть!.. Словно горячая волна пробежала по всему его существу. Оглушительно застучала в висках кровь. Вдруг прояснившимся взором Степан вновь увидел избу: вот она, жизнь, рядом... Покуда бьется сердце, надежда не умирает. Крепко заложено это чувство в каждом человеке. Велика сила жизни у русских людей. Еще раз все, что осталось живого в Степане, толкнуло его вперед. Он то полз, то перекатывался с боку на бок, то снова полз.
Давно, со все возрастающим чувством тревоги зимовщики ждали Степана. Алексей все чаще выходил наружу в надежде увидеть охотника. К вечеру мороз еще усилился, деревянная изба то и дело потрескивала, будто мороз хотел раздавить ее в своих холодных объятиях. Тоскливо и тихо в избе, на догоравшей печке что-то нашептывал давно вскипевшей котелок. - Пойду, - не выдержал Химков. - Я с тобой, Алексей, - пошатываясь, поднялся с лежанки Федор. - Сердце сказывает, беда с ним приключилась. - Федор говорил медленно, затрудненно. Алексей взял его за плечи и, уложив снова, стал торопливо натягивать пимы. В эту минуту Ваня вздрогнул: ему показалось, что у двери кто-то тихонько скребется. Медвежонок поднял уши, вытянул шею. Ваня прислушался. Нет, ничего не слышно... Но вот опять послышался легкий шум. Алексей с топором в руках осторожно стал открывать обмерзшую дверь. Вдруг он отпрянул назад и задвинул засов. - Отец, в сенях кто-то живой! - Ошкуй! Достань, Ваня, пику, огонь запали. Возьми сухую лучину... У дверей опять кто-то заворочался. Теперь все явственно услышали три слабых удара, раз за разом, у Алексея мелькнула догадка: - А может, и не медведь это! Ну-ка, давай огня. Дверь снова открыли. Яркий свет факела осветил сени. У самого порога лежало что-то большое, бесформенное, белое. Не то стоны, не то всхлипывания слышались из груды смерзшейся одежды и льда. Груда вдруг зашевелилась, пытаясь приподняться, громыхая, свалилась и снова замерла. Алексей рванулся было вперед, но остановился, стараясь понять, что же случилось. Федор, страшный, с посиневшим лицом и растрепавшейся бородой, торопясь, спотыкаясь, едва передвигая распухшие ноги, шел к сеням. - Да Степан же это! - ни к кому не обращаясь, строго и неожиданно громко сказал он. Подойдя к большой, беспомощной, но живой глыбе льда, Федор нагнулся, и столько нежности послышалось в его ласковых словах: - Степушка, родной, сейчас поможем тебе... хорошо будет. Слышишь меня, Степанушка? Он схватил могучими когда-то руками бесформенное тело, силясь поднять, но пошатнулся и упал. Ваня заплакал. Тут Алексей, опомнившись, бросился к Федору, помогая ему подняться. Виновато смотрели добрые глаза больного богатыря на друзей. "Простите, слаб стал",- говорил его взгляд. Степана внесли в избу. Медвежонок зарычал и, взъероша шерсть, попятился. Вид Степана был страшен. Сплошной кусок льда покрывал лицо и бороду, спускаясь сосульками на грудь. Шапка смерзлась с малицей и волнистыми волосами. Вместо ног уродливые ледяные бревна. Руки, судорожно вздрагивая, скрюченными, застывшими пальцами стучали о пол. Наверное, первый раз в жизни Алексей растерялся. Он не знал, за что взяться, что делать, и с ужасом глядел на Степана. - Ножом режь, срезай все догола! Скорей, не опоздать бы... не опоздать бы, - чуть слышно говорил Федор. Точными и быстрыми движениями, словно снимая шкуру со зверя, поморы срезали со Степана окаменевшую одежду. Долго возились они, перебрасываясь короткими, отрывистыми фразами... Наконец Степан, совсем раздетый, лежит в постели. Он слабо стонет, голос у него чужой, незнакомый. Алексей и Ваня трут ему изо всех сил ноги, руки, лицо. Постепенно на бело-омертвевшей коже проступают живые краски - кровь начинает приливать к оттаявшим членам. Лишь пальцы левой ноги да два пальца на руке по-прежнему оставались белыми и твердыми. Обмороженное, сейчас опухшее, багрово-красное тело болело все сильнее и сильнее. Степан пришел в сознание, у него жалко дрогнули губы. - Ну-к что ж, спасибо, братцы, за жизнь, - прошептал он заплетающимся языком, - ежели... ежели...- и он поднял руки, шевеля пальцами. Посмотреть на ноги у него не хватало сил: он опять впал в забытье. - Будет жить Степан, - торжественно произнес Федор. На следующий день Степан рассказал, как случилось несчастье. - Спасибо, дверь открыта была, - закончил он. - В сени сумел пролезть. А не то крышка мне, с души бы снялся. - Степан, а стучал ты как, в дверь-то?.. - Головой, Ванюха. Ваня посмотрел на курчавую, как прежде, но побелевшую, точно снег, голову Шарапова, и ничего не сказал.