— Сначала мне в глаза бросились несколько каменных плит, приподнимавшихся над галечниками. Они находились на некотором расстоянии друг от друга. Одни стояли более прямо, другие почти лежали, но все они, как я мог убедиться, подойдя ближе, увенчивали вершины невысоких каменных круч, сложенных отнюдь не для того, чтобы дать опору этим. плитам. От двух до пяти метров в диаметре и около метра в высоту, кучи эти в два ряда тянулись вдоль края верхней террасы, лишь очертаниями своими выделяясь из остальной россыпи. Составлявшие их плиты точно так же равномерно покрывала сине-зеленая накипь лишайников, и точно так же светилась розовым цветом исподняя сторона. Приглядевшись, можно было обнаружить, что кучи от остальной массы галечника отделяют как бы неглубокие канавки — места, откуда собирали гальку на их постройку. Я не оговорился — именно на постройку, ибо то, что лежало передо мной, что я с удивлением и радостью обходил, было отнюдь не кучами, а настоящими погребальными сооружениями, сложенными из плиток так, что внутри всякий раз оказывалась небольшая овальная камера, предназначенная, по-видимому, для того, чтобы вместить в себя скорченное тело человека или то, что от него осталось. Ни для чего другого они были явно не пригодны.
Я насчитал их около трех десятков. У большинства плиты обваливались вовнутрь, у других можно было заглянуть даже в камеру, чтобы убедиться в ее пустоте, но в том и в другом случае разрушение оказывалось очень давним: сдвинутые в сторону плитки ничем не отличались от тех, что лежали рядом на террасе…
Тем временем солнце все круче клонилось к морю, и мне оставалось только удивляться энергии Андрея Леонидовича. Еще бы, ведь мы в буквальном смысле слова стояли на краеугольном камне его гипотезы о строителях лабиринтов. Что найдет будущий исследователь в погребальных камерах галечниковых могильников? Этот вопрос еще ждет своего ответа, потому что на земле уже столько всего уничтожено скороспелыми раскопками, что теперь археолог может гордиться не тем, что он раскопал, а тем, что он хотя бы на время спас от раскопок…
Именно там, на открытой всем ветрам террасе, я окончательно поверил в существование морского народа Беломорья. Этих отважных и гордых мореходов, приплывших сюда, на берег древнего моря, чтобы навечно оставить в камнях тела своих вождей, ибо нет на всем побережье более достойного и величавого места для погребения…
Пора, однако, вернуться на борт «Помора» и готовиться в дальнейший путь к Святому Носу. Этот мыс, как длинный нож, приставленный к беломорскому Горлу, вставал на пути всех наших древних мореходов. Помните, как трактуется название мыса в многосерийной киноленте «Михаиле Ломоносов»: «Свят-свят», — невольно повторяли поморы, проходя это страшное место с извечным сувоем и подводными коргами. По другой легенде там во множестве водились морские черви, которые враз проедали днища деревянных парусников. И лишь святой Варлаамий, следуя из Колы в Кандалакшу, смог изничтожить — заговорить тех. прожорливых тварей. Будем надеяться, что за несколько сотен лет они не воскресли…
3. Терский берег
Читатель, наверное, может задать резонный вопрос: как же так, ведь автор взялся рассказать о плавании двух самодельных парусников к Шпицбергену, а сам все уводит в сторону от основного повествования, вспоминает и пересказывает побочные встречи и события. И будет прав в своих претензиях. Но предупрежу сразу: походные будни, за исключением отдельных критических моментов, не отличались особым разнообразием. Постепенно все мы втянулись в размеренный ритм вахтенной службы. Если был попутный ветер — ставили паруса, эту «прямую благодать» поморов, в противном случае работала одна лодья, таща коч на буксире по заранее проложенному маршруту. И каждый из четырнадцати участников экспедиции по-разному воспринимал этот переход в зависимости от своих судовых обязанностей, расписания вахт и личных целей, заставивших пуститься в плавание. Я же, думается, меньше других строил какие-либо иллюзии: участок пути от Терского берега до выхода в Баренцево море и далее на запад вдоль Кольского полуострова так или иначе был мне хорошо знаком. Во многих точках побережья бывал ранее, а что не видел своими глазами, то отчетливо представлял по рассказам очевидцев и исторической литературе. Так что, оказавшись на борту средневекового коча, идущего маршрутом древних поморов, я стремился на собственной «шкуре» испытать все превратности подобного плавания. Превратности не от слова «приврать» — для этого дела и без меня мастеров и охотников хватает…
Напомню и о том, что «Путь на Грумант» — лишь официальное название нашей экспедиции. Мы же договорились с самого начала, что в книге речь пойдет о пути на Грумант без кавычек, то есть о той дороге, которая со временем становится смыслом жизни, которую каждый однажды выбирает и следует по ней до конца. Впрочем, впереди у «Помора» и «Груманта», отброшенных непогодой к Сосновцу, действительно почти тысячемильный путь. И пора переходить от слов к делу.
Нет худа без добра: вынужденная якорная стоянка в проходной, чистой салме между материком и островом и предшествовавшие ей отнюдь не радужные события заставили нас стряхнуть налет береговой беспечности, понять, что малейшая оплошность может стать для экспедиции последней. Каждый новый этап пути следовало просчитывать на два-три шага вперед, имея в запасе варианты на любой случай.
Своенравные и непредсказуемые беломорские ветры, издревле расчлененные на основные румбы — от севера до полуденника, от запада до востока, от обедника к побережнику и от полуношника к шелонику, — сплетались в причудливую розу ветров, скорее напоминая не этот невиданный в Беломорье экзотический цветок, а просоленный, измочаленный, перекрученный пеньковый канат. По морю «без веры ходить не можно — ходят знаючи» — говаривали в старину. А где те знания, если сегодня одна забота: отойти подальше от берега, врубить дизеля — и полный вперед! Вперед, наплевав на оставшиеся в прошлом корги и корюшки, одинки и бакланцы, воронухи и поливухи, которые «на погоды играют…» Вперед, оставив за бортом не только из поколения в поколение накопленный опыт поморского судовождения, но и сами родительские домы в некогда центральных, а ныне периферийных районах Мурманской и Архангельской областей. Разве что осторожный гидрограф, стоя на якоре под самой горой, блеснет иллюминатором в окуляре бинокля, оживляя мрачноватый, безлюдный берег. И нам, как сотни лет назад поморским мореходам, поневоле приходилось быть первопроходцами.
Если в современных лоциях на отрезке пути от Сосновца до Святого Носа нет надежных укрытий, то в поморских книгах «мест для ухода» судов обозначено немало. Получается, зря мы бежали от непогоды до этой проходной салмы. Можно было свернуть раньше, у Даниловой Потычи, где как раз «стоят от полуношников», то есть северовосточных ветров. Или не проскакивать мимо По-нойской Лахты, а «заходить: от Красного носу в север о землю чисто, ити за остров; стоят на салмы у острова. А на середины есть баклыш обсыхает, а в губы стоят под наволоком на обсушки; прям Лахты в мори пески обсыхают с наволоками наравни. Под Корабелной нос ити о наволок праве песков в полводы, от Красного носу лева песков ити, в полводы пустит; стоят прям човруя, толко якоря худо держат; за остров ити праве острова, в полводы пустит; стоят за островом на салмы на обсушки». Но кто знал, кто знал…
Итак, рано утром 4 июля, к концу нашей с Дмитриевым «собачьей вахты» от ноля до четырех часов, решили продолжить маршрут. За сутки после аврала ребята успели отоспаться, и с подъемом очередной вахты снялись с якоря. Я же по крутому трапу в шесть ступенек спустился в казенку и мгновенно уснул, так и не стянув с закоченевших ног резиновые сапоги, а лишь с трудом заставив себя скинуть с плеч рокан и мокрую фуфайку. Сказались усталость и нервное напряжение. О качке разговор особый — во всяком случае на этот раз встал без синяков, набитых о деревянные переборки узкой казенки. Постельное же белье, выданное перед отходом, так и осталось неиспользованным за все дни плавания…