Огнестрельное оружие тогда слабо было развито, и пушки в бою успевали выстрелить не более двух-трех раз.
Раздались громкие выстрелы, но каменные ядра, засвистев, пронеслись над лодьей, не причинив вреда. Кусок горящего промасленного полотна упал на палубу, подымая клубы дыма. Мореходы выбросили огонь за борт.
Еще залп. Одно ядро ударило в борт судна и отскочило, лишь оцарапав обшивку. Снова зарядить пушки пираты не успели, корабли сошлись почти вплотную.
И тут в самые опасные мгновения корма «Архангела Михаила» вдруг отошла вправо. Послышались зловещий треск и злобные вопли. Но трещала не лодья. Трещали весла вражеского корабля, ломаясь о крепкий борт русского судна.
«Архангел Михаил» вовремя подставил врагам свой тупой нос. На пиратском корабле не смогли быстро отвернуть в сторону и убрать весла.
Один из варягов-латников, стоявших на корме, побагровев от натуги, крикнул:
— Эй, Русь!.. Сдавайтесь, мужичье, смерды, не то всех перебьем!
На русском судне молчали. Носошник Никола, толкнув в бок Савелия, тихо сказал:
— Покажем мы им Русь, упомнят, небось. Ишь, раскричался, рвань варяжская!
Громко и тревожно затрубили корабельные рога. Раздались крики. С обеих сторон полетели стрелы. На русскую лодью упали тяжелые храпы и крючья — пираты полезли на абордаж.
Взвился на мачте флаг Великого Новгорода, и началась жестокая схватка.
Сплеча рубили зверобои топорами и кололи пиками пиратов. Стучали мечи, гремели щиты, ломались копья, лилась в море кровь.
Но много было врагов. Второй корабль бросил на лодью абордажные крючья, и новые враги полезли на палубу.
Тут раздался громкий протяжный свист. Из трюма неожиданно выскочили дружинники, сидевшие в засаде, и бросились на выручку мореходам.
Антон Борецкий бился впереди всех. Его золоченый островерхий шлем был виден в самой гуще схватки. Еще громче зазвенела каленая сталь, бешено посыпались удары на головы врагов.
О палубу лодьи стукнулись брошенные пиратами железные шарики с тремя заостренными иглами, растекалось жидкое мыло, вылитое коварной рукой врага. Палуба сделалась опасной и скользкой. Люди падали и прокалывали ноги.
Пятнадцать мореходов и двенадцать боярских дружинников отбивали яростные атаки более полусотни пиратов. Но множество ломило отвагу.
Трижды громко прозвучал рог Антона, призывая на помощь брата.
А Старостин, рубясь с врагом, нет-нет, да взглянет незаметно на паруса — не подул ли спасительный ветерок — давно ведь заговоренное перо плавало в Студеном море.
— Батюшко, припади! — шепотом молил он ветер.
Но не было в парусах ветра.
В это время первый вражеский корабль вдруг стал крениться и оседать на нос. Это старый Федот не терял времени даром — не утерпело ретивое. Вместе с Тимохой они незаметно подобрались в пылу боя к вражескому судну и острыми топорами стали рубить борт у самой воды. Щепки брызгами полетели под тяжелыми топорами. В большую дыру потоком хлынула вода, затопляя корабль. Спохватившись, пираты с криками бросились спасать свое судно, Федот с Тимохой тем временем подошли ко второму кораблю. Тут враги поняли воинскую хитрость противника и взяли на пики старого Федота и забочешника Тимошку.
Но самоотверженный подвиг двух русских людей сразу изменил положение. Поврежденный вражеский корабль все больше погружался в воду. Мореходы давно обрубили абордажные снасти. Почуяв гибель, отчаянными воплями взывали пираты о спасении.
Второй вражеский корабль отошел от борта лодьи, спеша на помощь гибнущим собратьям. Как крысы, бежали разбойники с тонущего корабля, бросая раненых.
Победный клич раздался на русских лодьях. Обнимались и целовались мореходы и дружинники, радуясь победе.
Отозвавшись на зов Антона, к «Архангелу Михаилу» подходил карбас с двенадцатью дружинниками Феликса. Но битва была уже окончена, и карбас повернул обратно.
Кормщик Тимофей Старостин, не раз бывавший в таких стычках, не был еще уверен в благополучном исходе боя. Он стоял на носу лодьи и, насупившись наблюдал за всеми действиями врага. Вот он что-то заметил и обернулся к ближайшему мореходу:
— Беги сказать боярину, вражье сигнал подает, помощь кличут. — И подумал с досадой: «Рано Антон Филиппович праздновать начал».
Действительно, над уцелевшим пиратским кораблем подымался высокий столб черного дыма.
Не ошибся кормчий. Скоро дозорный на мачте различил две новые серые точки, показавшиеся из-за мыса.
Подошел Антон Борецкий и тоже стал вглядываться в темнеющий берег.
Вдруг Старостин радостно воскликнул. Тяжелый столб дыма стал клониться к воде, в сторону севера, — задул легкий шелоник. Покрываясь мелкой рябью, оживало море.
— Ребята, паруса ставить! — радостно прозвучала команда кормщика. — Савелий, прищепы доставай, полные паруса отворять будем. Мгновенно, как птицы, распустили лодьи белые крылья. Ветерок, поиграв парусиной то с одной, то с другой стороны, вдруг громко хлопнул полотнищем и сразу упруго расправил паруса.
Рванули с места лодьи и понеслись, рассекая темные воды.
Все дальше и дальше уходили мореходы, оставляя разбитого врага несолоно хлебавши.
Подсчитали свои потери на «Архангеле Михаиле». Один убитый и семеро раненых оказалось на лодье. Нет Федота и Тимошки. С почетом предав тело убитого Студеному морю, мореходы продолжали свой путь на север. Долго будет помнить двинский народ подвиг своих героев-мореходов. Гусляры-песенники прославят имена Федота и Тимошки, распевая новую былину про победу над врагами.
Вечерело. Старостин стоял у руля. Привычно охватив руками массивный румпель, он глядел вперед, что-то высматривая в загадочной голубой дали. К кормщику тихо подошел его помощник Савелий, держа в руках деревянный обломок.
— Тимофей Петрович, а корабли варяжские куды плоше наших. И парус один, и снасть жидкая, и дерево худое… Да и строены суды неладно. Смотри вот, разве такое дерево наши мастера на морскую лодью положат?
Старостин молчал, рассматривая доску.
— Варяги не раз русских лодейных мастеров к себе призывали, — заметил он после раздумья. — Им давно ведомо мастерство наше в судовом художестве. Наши-то с дружбой к ним шли, свое знатство не таили, а варяги, вишь, разбоем благодарят, — и Старостин гневно швырнул обломок за борт.
— Мы обычай русский строго блюдем, — громко, словно призывая в свидетели Студеное море, продолжал кормщик, — чужбины не хватаем и в своем море государим мирно. Полуночное океан-море от запада и до востока все наше. И Мурман,[46] и Матица-земля,[47] и Грумант, — то все под Русью. Русь там от века ходит и живет.
Обидные, тяжкие мысли шевелились в голове Старостина. Давно ушел в поварню подкормщик Савелий, а Тимофей Петрович все стоял у руля, о чем-то думая под скрип мачт и слабый свист ветра, игравшего в снастях.
Еще прошло два дня. Шелоник все задувал в паруса. Ни одной льдины не встретили на пути лодьи. Вот показались камни и скалы южной оконечности Груманта. Осторожно обошел Старостин опасный мыс с коварными течениями и рифами.
Под скалистыми высокими берегами острова двигались теперь корабли. Обрывистые скалы гор местами спускались к самому берегу, нависая над морем.
Сверкали в лучах солнца вечными снегами величественные грумантские вершины. Под глубокими снегами лежали долины, выходящие к морю.
Мореходы любовались сверкающим голубым льдом многочисленных глетчеров, сползавших в воду широкими языками. Стали часто попадаться плывущие навстречу ледяные обломки.
Старостин то и дело показывал Борецкому на кресты, стоявшие на берегу, и называл становища и кормщиков, зимовавших в этих местах. Много русских лодей обогнали на своем пути мореходы. Много видели они поморских кораблей, стоявших на якорях за мысочками в ожидании поветра.