- Хм, барон, - против воли улыбнулся его собеседник, - и кто из нас с вами колдун? Уж, наверное, читать мысли - это мое искусство. Впрочем, у вас и впрямь неплохо получается. Продолжайте, прошу вас!
- О да! - вернул собеседнику, пусть кривоватую, но все же улыбку, барон. - Нам, де Донзи, только дай поколдовать на досуге! Ну, так вот. Ответ на ваш вопрос, он ведь прост. И порожден самой жизнью. Жаль, что мало кто нынче готов с ней считаться. Люди предпочитают питаться нелепыми фантазиями, а не реальными фактами, даже если те держат их за обе ноги, пытаясь удержать от витания в облаках.
- Вот как?
- О, еще как! Многочисленные трубадуры, слетавшиеся как мухи на мед ко двору матушки короля Ричарда - покуда она еще не заперлась от мира в монастыре - они как-то незаметно приучили всех нас к тому, что любовь - это все, что требуется благородному и возвышенному сердцу. Как же! Куртуазность чувств, суды любви, кансоны, альбы, пасторелы... 'Туда ушел и милый мой, красавец с доблестной душой. О нем вздыхаю я с тоской...' - глумливо продекламировал он. - Любовь, любовь! Всюду только и разговоров, что о любви.
Барон разлил вино по незаметно опустевшим стаканам и на какую-то секунду задумался. Паузой не преминул воспользоваться господин Дрон. Придав физиономии и голосу черты незабвенного Генерала из 'Особенностей национальной охоты', он поднял свой стакан повыше:
- Ну, за любовь! - Тост прозвучал решительно, бескомпромиссно, не оставляя ни единой возможности не выпить. Что тостующий и исполнил с присущей упомянутому киноперсонажу виртуозностью. Полностью опустошенный стакан стал весомым доказательством искренности прозвучавшей филиппики.
- О! - округлил глаза барон. - Кажется, с вами, мессир, будет приятно посидеть в одном из подвальчиков Аккры. Из тех, что держат греки или евреи. Подданным султана, как известно, вино запрещено законом. Зато иноверцам там полное раздолье. Да... Ну, так вот. О любви.
Дело в том, что кроме любви есть еще жизнь, друг мой! Жизнь, где нужно содержать в порядке замок, крепостные стены и постройки. Держать в страхе божьем многочисленную дворню, иначе она тут же сядет к тебе на шею. Защищать свои земли от врагов, а также получать с этих земель то, что по праву причитается сеньору. Да много еще чего требуется от господина в этой жизни. И тот сеньор, кто об этом забывает, очень скоро остается и без замков, и без земель. А нередко и без штанов. Стоит лишь на минуту забыть о своем долге.
О-о, долг господина - это ненасытный Молох, что ежедневно требует все новых и новых жертв. И каждый из нас приносит их недрогнувшей рукой. Истязает себя и дружину в воинских упражнениях. Интригует. Заключает оборонительные и наступательные союзы. Разрушает союзы врагов. Засылает к ним шпионов и соглядатаев, а еще паче - засылает их к друзьям, чтобы уловить тот момент, когда они попытаются стать врагами. Ставит новые и новые крепости на границах земель. Следит, чтобы всегда были полны кладовые, здоровы кони, чтобы водились деньги в кошелях у дружины, чтобы всегда было исправно оружие, чтобы хватало запасов у оружейников и кузнецов... И, самое главное, делает все, чтобы не допустить у вассалов и подданных даже мимолетной мысли о бунте, о мятеже.
- Да вы же сами...
- Да, я сам, - невозмутимо согласился барон, разлив из кувшина остатки вина и взмахом руки потребовав следующий. - Я сам поднял мятеж. Нехорошо говорить такое о родственнике, но граф Пьер - был неважным господином и своей земле и своим людям. Я буду намного лучшим. К счастью, у него хватило ума это понять. Так что, на суде он сказал чистую правду. Он и впрямь добровольно, без тени принуждения, подписал брачный договор. Понимая, что отдает и свою дочь, и своих людей - в хорошие руки. Да и каких таких своих людей? Графствами Невер, Осер и Тоннер он владеет всего лишь по праву жены. И после смерти Агнес Неверской он стал их сеньором лишь до замужества дочери. Которая и является подлинной наследницей всех трех графств. Фактически, это ее земли и ее люди. Которые все равно уплыли бы от него после вступления юной графини в брак. А так он получил договор, оставляющий Осер и Тоннер за ним даже после замужества Маго. Плохо ли?
В трапезную приходили и уходили какие-то люди, менялись блюда на столе, исправно поглощаемые здоровыми организмами собеседников. Никто особо не прислушивался к их негромкому разговору. За исключением, разумеется, историка и Меркадье, сидевших за соседним столом.
- Л-ладно, - слегка заплетающимся голосом проговорил господин Дрон, - с Пьером все ясно. Но мы, кажется, говорили не о нем.
- Да, - согласился де Донзи, - мы говорили о графине Маго. Вот кто чистый бриллиант! Душа чистая и благородная, как меч рыцаря! Поверьте, мессир, это будет великая женщина. Правда, совсем не в том смысле, какой была, например, Алиенора Аквитанская, мать нашего короля. Да, Алиенора заставила весь христианский мир говорит только о себе. Она забавлялась миром, как любимой игрушкой.
И мир отвечал ей тем же.
Но Алиенору вели по земле страсти, интриги, необузданная энергия и жажда жизни. А путеводной звездой Маго де Куртене уже сейчас является долг. Долг госпожи. И я не встречал еще женщины, которая бы столь остро чувствовала свой долг и была бы столь же беспощадна к себе и другим в его выполнении. - Барон очередной раз наполнил стаканы и уже на всю трапезную провозгласил:
- За Маго де Куртене!
Стаканы вновь столкнулись, расплескивая капли вина, и вновь показали дно. В отдаленных углах трапезной тост барона тут же подвергся комментариям весьма иронического, а где-то и откровенно скабрезного характера, но собеседники уже никого не слышали, кроме себя.
- И вот мы подошли к главному, - голос барона также потерял былую четкость, но еще не дошел да степени пьяной застольной болтовни.
Удивительно - и господина Дрона это поразило едва ли не больше, чем сам разговор с вчерашним поединщиком - но по мере их опьянения змея, взирающая на мир из глаз барона, никуда не исчезла. Толстый и смертельно опасный удав по-прежнему поглядывал на мир из баронских глазниц. Вот только теперь это был слегка пьяный удав. Что ничуть не делало его где-то там извивающиеся кольца менее опасными.
- Да, теперь мы подошли к главному, - повторил барон. - Долг госпожи. Тот долг, что с самой ранней юности ведет графиню Маго по жизни. Долг перед своей землей и перед своими людьми. Кроме всяких важных, но мелких деталей, главное в нем вот что. Госпожа обязан дать своим людям господина. Лучшего господина из всех возможных! Того, чья тяжелая рука остережет от недобрых мыслей и врагов, и подданных. Того, чье одно лишь имя вызовет страх у одних и опасливое почтение у других. Позволяя тем самым проливать кровь не слишком часто. Ведь страх - лучший заменитель прямому кровопролитию.
- Так, стало быть, тогда в Кругу, - начал было пораженный олигарх...
- Да, друг мой, в Кругу вы показали, что недостаточно жестоки. Оставив в живых смертельного врага. А как же не смертельного? Ведь нас двое, а графиня - одна. Я бы вас убил, не задумываясь. Да я и честно старался. Лишь ваша чудесная броня помешала мне это сделать. Да еще моя гордыня, заставившая поднять лицевую пластину шлема. Увы, мессир, вы оказались недостаточно жестоки. Что меня, разумеется, ничуть не огорчило. Скорее, наоборот. А вот графиню это потрясло до глубины души. Ведь жестокость и сила - суть просто разные стороны одного и того же. Того, что делает человека истинным господином. Где нет жестокости, там не будет и силы. А сила - это главное, что по-настоящему делает сеньора господином над его людьми.
Барон сделал паузу, чтобы вновь наполнить стаканы. В трапезной стояла мертвая тишина. Похоже, еда и напитки на соседних столах были дружно забыты. А все внимание, наоборот, оказалось прикованным к довольно громко уже вещающему де Донзи.
- Вы проявили слабость, мессир. Слабость и недостаток жестокости - это же в известном смысле одно и то же. А сей недостаток - огромный изъян для сеньора. Одним этим вы, мессир, поставили большую жирную точку на всех ее мартимо... матримо... Тьфу, пропасть! На всех ее брачных планах в отношении вас. О какой любви может идти речь, если человеку нельзя доверить людей и землю? Все! Вы перестали для нее существовать в тот самый момент, когда ваш кинжал, вместо того, чтобы перерезать мне горло, всего лишь поцарапал кожу.