Что-то вдруг лопнуло в голове господина Дрона. Какой-то нарыв, наливавшийся гноем последние дни. То ли от многочисленных ударов в голову, полученных им во время боя, то ли от перемены погоды, то ли от полного гнева и презрения взгляда графини... Что-то чуждое и тяжелое росло в его черепной коробке, еще не слишком беспокоя, но обещая в будущем нешуточные страдания. И вот, от слов барона оно вдруг лопнуло, принося пылающему мозгу нешуточное облегчение, но, в то же время, отравляя растекающимся повсюду гноем все существо, каждый мельчайший уголок широкой депутатской души.
Барон еще что-то говорил, но его облик все более и более скрывался за неизвестно откуда взявшейся дымкой. А звон и жужжание в ушах почти заглушали его слова.
- Вы спросите, - звучало на самом краю сознания господина Дрона, - почему я вам все это говорю? Да просто потому, что больше мне от вас ничего не нужно. Все, что мне надо, я уже получил. И никаких враждебных чувств более не питаю. Так что там, в Святой Земле, вы можете не опасаться получить от меня удар в спину....
Все, исчез и голос. Остался один звон. Хотя открывающийся и закрывающий рот барона показывал, что он продолжает свой монолог. Но очень далеко, за клубящимся маревом, на самом пределе видимости. А в голове господина Дрона зазвучали вдруг совсем другие голоса. И никакой звон им не мешал, вот что удивительно! Депутат попытался прислушаться. И с удивлением узнал голоса героев когда-то, давным-давно, прочитанной книги. Еще, кажется, в школе, классе помнится в восьмом-девятом.
'Интересно, - лениво поинтересовался рассудок, - с чего это ты решил, что это именно их голоса? Ведь ты же их никогда не слышал. А всего лишь читал...' Но господин Дрон-то сразу понял, что это они.
Вот старческий дребезжащий тенорок чего-то блеет. Когда Доцент постареет, если конечно доживет до этого времени, то ровно так же дребезжать будет. А сейчас чего это ему надо?
- ... Дай людям вволю хлеба, мяса и вина, - требовал от кого-то тенорок, - дай им кров и одежду. Пусть исчезнут голод и нужда, а вместе с тем и все, что разделяет людей" .
Хе, коммуняка. Ну точно, как Доцент... Всем всего, на халяву и досыта...
- И это все? - спросил другой голос. Другой был звучным, хорошо поставленным баритоном.
Как же его, второго, звали? Погоди-ка, точно - дон Румата. Надо же, сколько раз он в детстве представлял себя на месте благородного дона. Пожалуй, и клуб для великовозрастных балбесов - фанатов меча - именно потому финансировал. И сам десять лет мечом махал, как заведенный. Смешно! Так, чего это они там?
- Вам кажется, что этого мало? - задиристо проблеял все тот же тенорок.
- Бог ответил бы вам: "Не пойдёт это на пользу людям. Ибо сильные вашего мира отберут у слабых то, что я дал им, и слабые по-прежнему останутся нищими". -
А что, - подумал бывший вожак 'заводских', - все так и было бы, вздумай Господь вдруг расщедриться на манну небесную. Всегда найдутся крутые пацаны, которым больше всех надо. А уж лохов-то почистить, так ведь святое дело! Стоп, а почему это Румата моим голосом говорит? Или это я, а не Румата? А, ладно - пофиг! Так, а доцент чего?
- Я бы попросил бога оградить слабых, "Вразуми жестоких правителей", сказал бы я.
Во, правильно! В натуре коммунист, одно слово. Жестоких правителей к стенке, и колбасы всем! Нормальный ход. Многие бы подписались. Да и подписывались уже, в семнадцатом... Ага, а я ему чего в ответ говорю?
- Жестокость есть сила. Утратив жестокость, правители потеряют силу, и другие жестокие заменят их.
Епрст! Это что же - это я такое сказал? Это же барон мне про жестокость втюхивал. А теперь и я за ним? О, дела... Ну, теперь одна надежда на Доцента. Может он со своим коммунизмом чего дельное придумает. Давай, доцент, жги!
- Накажи жестоких, чтобы неповадно было сильным проявлять жестокость к слабым.
Ай, молодца, Викторович! Так их!
Да мы сейчас с тобой этот мир в бараний рог свернем. Чтобы это... Чтоб никакой больше жестокости. Мы жестоким-то покажем, где раки зимуют! Да они еще сами с обрыва прыгать будут, чтобы быстро и безболезненно... Стоп-стоп-стоп! А я что же? Еще, что ли сейчас говорить буду? Да ну его нахрен, мы же с Доцентом уже все решили - мочить козлов, чтобы неповадно!
Да не буду я это говорить, не хочу... - Вот только голос, его же собственный голос, и не думал останавливаться, предательски выбивая из господина Дрона последнюю надежду.
- Человек рождается слабым. Сильным он становится, когда нет вокруг никого сильнее его. Когда будут наказаны жестокие из сильных, их место займут сильные из слабых. Тоже жестокие. Так придётся карать всех, а я не хочу этого...
Вот так, значит? - лениво колыхался студень угасающего рассудка. - Мы с Доцентом, стало быть, заламываем всех жестоких из сильных. Которые все под себя подгребают, а народу - хрен на постном масле. Всех этих гребаных де Донзи! Мол, ребята, коммунизм! Счастья всем, досыта, и пусть никто не уйдет обиженным. А тут из толпы ребят выскакивают маленькие такие дедонзишечки, мол, здрасьте, мы теперь тут, среди бывших слабых, главные. Новое, стало быть, начальство. Ну-ка, быстро, карманчики вывернули! И, кто не спрятался, мы не виноваты. Пожалте расстреливаться...
Господи-и-и! Что же за скотину ты сотвори-и-л!
Сквозь слегка расступившееся марево вновь проступила кривляющаяся физиономия барона. Он по-прежнему что-то говорил, кривил губы, размахивал руками. Изо рта время от времени выскакивал раздвоенный змеиный язычок, ехидно помахивал господину Дрону и прятался обратно. Тело барона извивалось теперь уже вполне видимыми кольцами - мощными, гибкими, смертельно опасными, но по-своему красивыми.
Как-то незаметно к баронской физиономии добавилась еще парочка. - А, да это же Меркадье с Доцентом! - Парочка приятелей языков никому не казала и организмы свои кольцами не выкручивала. Однако выглядела все же подозрительно. Оба открывали рот - то вместе, то по переменке - но слышно опять-таки ничего не было. Ладно, ребята, что-то я устал сегодня, - подумал утомившийся депутат и попытался зевнуть. Вся троица тут же послушно исчезла. А вместе с ними исчезли и стол, и потолок трапезной.
Да и вообще все.
***
Пробуждение началось со ставшего уже привычным голоса. Никак, опять оруженосец Ричарда пожаловал? Он чего-то требовал, настаивал, а другой голос ему активно возражал. 'Это что же, он теперь каждое утро ко мне ходить повадится?' - недовольно подумал господин Дрон. - 'Интересно кто это тут того поца укорачивает?'
- У мессира Серджио был удар, - сердито брюзжал второй голос. - Я пустил ему кровь, поставил пиявок и дал выпить отвары. Мессиру сейчас лучше, но ему нужен покой. Никаких визитов, никаких гостей, лежать в постели еще два дня, как минимум. И лишь потом потихонечку можно вставать...
- Как же так, - недоумевал голос оруженосца, ведь мессира приглашает сама государыня, Алиенора Аквитанская, матушка короля Ричарда!
- А вот и так! - возражал брюзжащий. - Хоть ангел господень на страшном суде! Мессир останется в постели, если имя Шешета бен Ицхак Бенвенисти еще хоть что-то значит в этом мире!
Голоса стихли, и господин Дрон опять начал было засыпать. Правда, с этим что-то не очень ладилось. Мыслей в голове не было никаких, но и уснуть не получалось. Так, лежал, пропускал через себя какие-то доносящиеся снаружи звуки, вдыхал запахи.