Весь следующий день на бортовых галереях, на носовых и кормовых площадках ромейских дромонов, где расположились наемники Ричарда, царило оживление. То самое, что охватывает любую группу вооруженных мужчин перед боем. Подначки и шутки звучали чуть громче, чем обычно. А хохот, раздававшийся то тут, то там, выдавал скорее нервное возбуждение, чем легкомысленную веселость.
Латники правили заточку и так уже доведенных до бритвенной остроты клинков. Арбалетчики в очередной раз проверяли натяжение тетивы и легкость хода спусковых механизмов. Огнеметчики на носовых площадках тоже что-то налаживали и настраивали во внутренностях боевых драконов, порожденных злобным гением господина Дрона и господина Гольдберга.
Охватившее всех волнение передалось, разумеется, и господам попаданцам. Почтенный депутат тоже чуть ли не каждые полчаса хватался за клинки, снедаемый желанием чего-нибудь там наточить. И лишь здравое понимание, что острее, чем есть, им уже все равно не стать, заставляло отдергивать руку от точильного камня и с преувеличенным вниманием оглядывать пустынный морской пейзаж. Все же морское сражение — нелегкое испытание даже для тех, кто собаку съел в битвах на суше. Колеблющаяся палуба под ногами, морская пучина, стерегущая любое неловкое движение, чтобы заглотить тебя вместе с тяжелыми латами… Нет, даже самые опытные ветераны Меркадье чувствовали себя не в своей тарелке, что уж говорить о наших героях!
Ночь войско провело на кораблях, бросив якоря в береговых отмелях безымянного островка. Господа попаданцы спали вполглаза, ворочаясь с бока на бок на жестком настиле носовой площадки. А вот наемники — хоть бы что! Дружный храп свидетельствовал о железных нервах и чистой совести солдат удачи.
Едва небо на востоке начало сереть, едва повеяло утренней свежестью, как посыпались команды экипажам. Поползли вверх якоря, заспанные гребцы начали просовывать весла в гребные порты, палубные команды отвязывали парусную оснастку, ловя ветер…. Господин Дрон, видимо желая скрыть охватившее его нервное возбуждение, начал объяснять господину Гольдбергу, как важно для успеха атаки ухватить утренний бриз, дующий с моря на сушу. Потом стал растолковывать сугубо сухопутному своему спутнику, откуда вообще берется бриз, что-то про разницу атмосферного давления над морем и земной твердью…
Ничего этого почтенный историк, можно сказать, не слышал. Морская наука, влетала в его правое ухо и тут же вылетала из левого — практически в том же объеме, ничуть не задерживаясь. Ибо в голове его царили совсем другие картины. Тучи стрел и арбалетных болтов поднимались в его голове с вражеских кораблей, целя острыми клювами прямо в беззащитное тело господина Гольдберга. Свирепые и беспощадные сарацинские воины, бешено скалясь, карабкались на борт, дабы тяжелыми абордажными тесаками покрошить его, господина Гольдберга, в мелкий и совершенно не кошерный фарш. Корабль, пробитый носовыми таранами вражеских кораблей, наполнялся водой и шел на дно, увлекая в морскую пучину захлебывающегося господина Гольдберга…
В общем, маленькому историку было слегка не по себе. И разница атмосферного давления над водой и над сушей было последним, что в данную минуту занимало его внимание.
Впрочем, ровные и размеренные движения весел вносили некоторое успокоение в отчаянно трусившую душу господина Гольдберга. Да и ухмыляющиеся физиономии наемников, перебрасывающихся в преддверии боя грубоватыми солдатскими шуточками, не позволяли слишком уж расслабляться.
Спустя примерно час флот достиг южной оконечности крупного острова. "Кифера", — пронеслось над палубой. Теперь корабли шли вдоль восточного берега на север, к той самой Авлеманской бухте, о которой говорили греческие адмиралы еще тогда, в Римини. На ходу флот перестраивался в две линии. Вперед вышли суда, снабженные установками греческого огня. Обе линии образовывали диагональ к берегу — так, чтобы правый фланг обгонял левый.
Ветер усилился. Латинское парусное вооружение позволяло ловить ветер с правого борта и идти хорошим галфвиндом. По прикидкам господина Дрона, не менее шести-семи узлов. "Хм, латинское, — презрительно усмехнулся про себя господин Гольдберг. — Да ромейские боевые корабли несли косой парус еще тогда, когда латиняне никуда дальше прибрежной рыбной ловли не выбирались. Все та же повадка: украсть чужое и выдать за свое!"
Негодование по поводу бесчестных латинян несколько отвлекло мысли почтенного историка от предстоящего сражения. Так что, когда береговая линия впереди начала загибаться на восток, образуя гигантскую бухту с мелкими фигурками стоящих на якоре кораблей, господин Гольдберг был уже почти спокоен.