— Гринь, — сказал я решительно, — когда-нибудь в другой раз я с удовольствием послушаю, но теперь давайте займемся не фольклором, а делом. Что вы придумали?
— Извиняюсь, а что такое фольклор?
— Устное народное творчество. Так что у вас такое?
— А вот что… — Гринь помедлил, явно наслаждаясь моим нетерпением. — Пойду гляну, не слухает ли кто…
Он встал и на цыпочках, что в его огромных валенках не так просто было проделать, вышел из комнатенки.
XV
Наконец Гринь появился в дверях, прокрался к столу и осторожно опустился на лавку.
— Гринь, ну что вы!.. — не выдержал я. — Кому придет в голову нас подслушивать?
— Есть кому, — сказал Гринь. Он еще раз оглянулся на дверь и, положив локти на стол, посунувшись ко мне, заговорил вполголоса: — Вот тут какой фольклор получается: приметили вы собачек в поселке? Стаями рыскают, извиняюсь, на помойках. И никому теперь они- не нужны. Порода в лучшем виде, ездовая индигирская лайка! Было время, они у нас нарты тягали… Изловим мы тех собачек, вернем им память, малость обучим молодняк, и побегут они за милую душу, как в старые времена… Собачка, как вы, может, приметили, шагом не ходит, все норовит трусцой. Вроде бы и без поспешности, а на поверку выходит сто километров в день, без всякого фольклора! Правда, подход требуется индивидуальный к собачьему характеру. У каждой собачки особые, извиняюсь, причуды: кого стегануть надо, как следовать быть — другого языка не понимает, а на кого добром, уговором, лаской можно произвести впечатление. Конечно, когда остервенишься на их, тут уж не до ласки, готов удушить всех без разбора. В общем — в руках надо себя крепко держать, иначе с места не стронуться. Один раз я с ими в истерику вдарился, зашелся — себя перестал помнить. Еще немного — и всех бы их прикончил. Вот то транспорт — не соскучишься! С кобылой никак не сравнять!
— Так на кобыле лучше или хуже? — не понял я.
— Какое может быть сравнение, лучше, конечно! Однако скучновато, а окромя того, я вам докладал — гору овса ей под хвост, а этих — только мясом али рыбкой… На двенадцать, али четырнадцать душ тоже порядком получается…
— Откуда же мы возьмем мясо или рыбу на четырнадцать псов? — усомнился я. Гринь покашлял в кулак. — И сколько же это будет стоить?
— Смотря как развернуться, — загадочно проговорил Гринь. — А то можно и за гроши… — Он оглянулся на дверь, снова повернулся ко мне, вытаращил глаза, словно с трудом сдерживая свою болтливость. Не хватало еще, чтобы засунул оба кулака в рот, как делал Карабас-Барабас в моей любимой сказке «Буратино», когда боялся выболтать тайну.
— Гринь, объясните мне, кого или чего вы боитесь? — спросил я, через силу заставляя себя быть спокойным.
— За себя я ничуть не опасаюсь. Я, извиняюсь, за вас…
— Ну, хорошо, пусть будет за меня. Так в чем дело?
Гринь снова посунулся ко мне и приглушенно заговорил:
— Вот тут такой фольклор: Коноваленко, Федор и Данилов собрались уезжать из поселка, вещички свои укладают, как я приметил. На чем им ехать, как не на собачках? А на две упряжки — им и нам — серьезных собачек не хватит, одна, извиняюсь, шваль останется. Так что, кто первый собачек перехватит, тот и поедет. Вот она, какая завлекательная история получается.
— Зачем же Коноваленко понадобилось уезжать? — удивился я. — Следователь отпустил его на все четыре стороны.
— В том и дело, что отпустил, иначе бы он и не побег. Совесть у него есть.
— Так сейчас-то зачем?
— А это вы у Коноваленко спросите. Со мной он не разговаривает. Так, если малость подумать, понять можно человека. Довели его у нас, не хочет он больше с нами. Вас бы, извиняюсь, поводили с милицией по нужде, а то еще и по улице… У человека, какой он ни есть, душа имеется. Собачки и те каждая свой характер соблюдает. А то человек! Взять бы разобрать душу Коноваленко по косточкам — сколь в нем хорошего есть, а сколь и плохого, потому как в нашей жизни борьба происходит. Та борьба в душе Коноваленко, хочешь — не хочешь, пропечаталась…
— Вы философ, Гринь!
— Есть малость, — скромно заметил Гринь.
Так вот зачем приходил Коноваленко в палатку-клуб: прощался, наверное, с тем хорошим, что вошло в его жизнь здесь у нас и, может быть, как сказал Гринь, «пропечаталось» в душе!
Зачем же перехватывать собак друг у друга? — воскликнул я. — Просто поговорить с Коноваленко, поймет же он, что мне* надо съездить к геологам.