— Привез, — сказал я равнодушно. — Легенду одну…
Кирющенко посмотрел на меня критически, хотел было высказаться, но промолчал.
Часа через два он вызвал меня из редакции посыльным.
— Как вел себя Данилов во время поездки на Аркалу? — спросил он.
Я понял, что Данилов выполнил свое обещание.
— Хорошо, — ответил я, чувствуя, что лицо мое теплеет. — Без него я, наверное, не доехал бы.
Кирющенко опустил глаза, острая складочка залегла меж его светлых бровей.
— Ты не помогал Данилову составлять его показания? — холодновато спросил он и, подняв на меня глаза в упор, добавил: — О том, что оба они с Федором пьяные были, ничего не помнили?..
Вся кровь бросилась мне в лицо.
— А как вы думаете?.. — резко сказал я.
— Мало ли как могло получиться, — спокойно сказал Кирющенко. — Ты от ошибок тоже не заказан. Дело серьезное, Федор сбежал, показаний от него не получишь. Чем Данилов докажет, что говорит правду, — не понимал, что делал?
— Он не станет доказывать, — сказал я с вызовом. — Считает, что ему поверят.
— Это он, вчерашний охотник, считает, — округлив глаза, воскликнул Кирющенко. — А ты, работник политотдела, подумал о том, что закон — для всех закон? Подумал, как парня из беды вызволить, если ты его защищать взялся? В амбицию ударился, какую-то там… легенду привез вместо заметки в газету…
Усталость, обида и горечь оттого, что Кирющенко не понимает меня, захлестнули душу. Я тяжело поднялся и пошел к двери. С каждым шагом я ждал, что Кирющенко окликнет меня, заставит вернуться. Он молчал, и я вышел из комнаты.
Улочка над протокой с длинными бескрышими бараками и выцветшими палатками была полна голубого сияния. После комнаты я не мог смотреть от ослепляющего света и почти совсем зажмурился. Навстречу мне кто-то шагал. Присмотрелся — Данилов. Ушанка сидела на его голове боком. Я потер глаза и встал спиной к солнцу.
— Тебя искал, — воскликнул Данилов вместо приветствия. — Все я сказал, следователь бумага писал, потом дал мне подписать, сказал, выезжать нельзя. — Он, видимо, воспринял мое молчание как результат недоверия и развел руками: — Все сказал, как было сказал… Следователь говорит: «Иди, работай…» Я пошел.
— Знаешь, что, — воскликнул я, словно просыпаясь от тяжкого сна, — идем, расскажи Кирющенко, как все было.
— Раз нада, идем, — покладисто согласился Данилов.
Мы пошли в контору. Я распахнул дверь кабинета, смиренно спросил:
— Можно?
Кирющенко помедлил, милостиво разрешил:
— Если с делом…
Данилов принялся рассказывать, как и мне на озере: «Он сказал…» — «Я сказал…» — «Он сказал…» Кирющенко терпеливо слушал.
— Куда денешься, нада наказывать, — закончил Данилов свое повествование. — Потом дорога буду строить…
— Какую дорогу? — спросил Кирющенко, вытянув шею и уставившись на Данилова. Такого конца он, видимо, не ждал.
— Какая дорога? — удивился Данилов. — Ты не слыхал? Дорога уголь. Горожанкин сказал: «Я уголь искал, ты дорога будешь строить. Мое дела уголь, твое дела дорога». Так Горожанкин сказал.
— Вот это и есть моя легенда, — не удержался я.
Кирющенко смотрел на нас во все глаза, и едва приметная улыбка закралась в его настороженный взгляд, тронула губы.
— Он у тебя в драмкружке был, — сказал Кирющенко, сразу обретая деловой вид. — Можешь ты написать ему характеристику для следователя? Все-таки общественная работа.
— Могу, — сказал я. — Конечно…
— Собрал бы сегодня комитет, план работы тебе надо утвердить, в разном — характеристику. Ну, а отдыхать, как видишь, некогда. — Кирющенко развел руками. — Что сделаешь, потом, когда-нибудь… После навигации уже.
IV
Скрипнула дверь, в щель одним плечом протиснулся Гринь в своей шинели и ушанке с эмблемой Севморпути. Кирющенко опасливо глянул на него, сказал:
— Сейчас они освободятся, выйдут к тебе.
— Извиняюсь, я к вам докладать… — сказал Гринь, не прикрывая дверь, но и не входя в комнату, будто застряв в щели между дверью и косяком.
— Только покороче, — сказал Кирющенко, хмурясь, — у меня сегодня дел невпроворот, списки судовых команд, бригад грузчиков. — Он кивнул на стол, заваленный бумагами.
Гринь вошел в кабинет, стянул ушанку и тряхнул руки нам с Даниловым.
— С приездом, — сказал он. — Как, извиняюсь, собачки себя показали?
— Сто километр день, однако, — торжественно сообщил Данилов.
— Тузик не чудил? — продолжал Гринь свои расспросы, не обращая ни малейшего внимания на Кирющенко. — Извиняюсь, хитрющий пес, только я с им и справлялся. Сейчас сюда, к Александру Семеновичу иду, а он подбежал, носом в колени ткнулся, соскучился, должно. Понимает, что теперь с им заигрывать некогда, и не опасается…