— Стой! Стой! — закричал Луконин и взмахнул рукой. — Ку-да-а?!. — Заорал он и неожиданно для нас бросился к реке и, отчаянно разбрызгивая воду, побежал по льду навстречу охотнику. — Стой!.. Стой!.. — кричал он, на бегу взмахивая руками.
Охотник было остановился, но почти тотчас, видимо, не понимая, в чем дело, двинулся дальше. Луконин подбежал к нему у первой, дальней, вешки со взрывчаткой, с разбега налетел на него и повалил на лед. Неподалеку от барахтавшихся на льду темных фигурок высоко вверх взметнулся фонтан воды, перемешанной с кувыркающимися и отблескивающими на неярком солнце раннего утра кусками льда, и только вслед за тем дрогнула земля под ногами и донесся оглушающий грохот взрыва. Тотчас взметнулся фонтан воды у следующей скважины, потом у следующей и взрывы стали приближаться к берегу, на время закрыв от нас дымом и ледяным крошевом лежавших на льду людей. Река пришла в движение, разбитый лед некоторое время словно в раздумье покачивался на растревоженной взрывами воде и стал медленно сплывать вниз по течению. На одной из льдин все еще чернели фигурки лежащих людей. Из устья протоки вырвался катер и, выперев из воды форштевнем белоснежный бурун пены, помчался к ним. На баке катера стояли два матроса, один багром отпихивал льдины, другой держал наготове спасательные круги. Люди на льдине медленно поднялись и стояли на своем ненадежном покачивающемся под их тяжестью плотике, широко расставив ноги и держась за плечи друг друга.
— Вот вам Луконин!.. — сказал Кирющенко и оглядел нас ликующим взглядом. Лицо его заалело, и мне показалось, в глазах остро блеснули искорки слез.
Катер со спасенными развернулся и устремился к барже, времени терять было нельзя, после взрывов лед сверху мог двинуться сплошной массой и смять и баржу и катер. На баке баржи стояли матросы с буксиром в руках. Стальной канат подали на катер, едва тот подошел к барже. Вода за кормой катера забурлила. Некоторое время казалось, что огромная баржа стоит на месте, но вот она едва приметно подалась вперед и послушно двинулась за крохотным по сравнению с ней суденышком в сторону протоки; перед ее высоким форштевнем чуть-чуть взбугрилась вода.
По бортам баржи всплывали кругляки городков, на которых она простояла всю зиму.
— Пошла! — воскликнул Стариков. — Пошла, ребята!..
Он, как ребенок, громко засмеялся и неумело, перед своим лицом, захлопал в ладошки, видно, редко приходилось ему выражать таким образом свои чувства. И все стоявшие подле него и так же, как и он, не привыкшие к сентиментальности люди, тоже зааплодировали. Мы двинулись по берегу, сопровождая вползавшую в протоку неповоротливую громадину. Нам не пришлось ускорять шага, баржа двигалась совсем медленно, но с каждым мгновением все более и более отдаляясь от опасного главного русла.
Я шагал позади всех, и странное, тревожное и волнующее чувство охватывало меня. Как же я мог до сих пор не понимать, что история со спасением пятисоттонной баржи вовсе не какое-то исключительное происшествие, о котором только и можно писать, как о происшествии. Нет! Это не случайное событие, это настоящая наша жизнь. Все, что здесь в тайге, далеко от обжитых мест, делают люди — ведь это же подвиг. Недавно я обошел тогда еще стоявшие на городках в протоке суда и понял, как много было сделано. Конечно, все это свершалось на моих глазах, но вот так, разом увидеть отремонтированные машины, механизмы, покрашенные корпуса судов — не приходилось. «Когда успели? — в удивлении спрашивал я в тот день себя, направляясь в редакцию. — Откуда у людей столько сил? Громадные баржи и пароходы по нескольку сот тонн весом одними ручными домкратами оторвали от льда, подняли на городки, отремонтировали. Работали в пургу, в пятидесятиградусные морозы, без доков и подъемных кранов… Дважды спасли эту баржу… Для горстки людей — титанический труд! Когда-то Кирющенко предупреждал меня о разлагающей силе полярной ночи. Да, были у нас и пьянство, и поножовщина. А все-^таки сделали! Как-то перемололось все то плохое — вот ведь чудо! Может быть, мы все сообща, незаметно, исподволь ломаем то, что прежде мешало людям жить?.. Это же подвиг многих людей. Только я не умею писать по-настоящему, сочиняю «заметки» с холодной душой. Но о подвиге и пиши, как о подвиге. А они, эти заметки, нужны своим чередом. Только научись же различить в каждой мелочи долю, пусть кроху подвига, и тогда все, что ты будешь писать, осветится священным огнем. Боже мой, как много понадобилось времени, чтобы открылись глаза и проснулась душа. Вот когда можно с чистой совестью сказать: работать, работать!..