Помехи искажали эхо, их всплески то и дело возникали на индикаторе кругового обзора…
И все же в разноголосице шумов оператор поста гидроакустики Дима Кулагин сумел выделить один единственно нужный…
Русанов кинул взгляд на светящийся циферблат: пять тридцать. Ровно полтора часа с момента начала поиска. Все, что происходило дальше, напоминало действия безукоризненно отлаженного механизма. Заработал КПР — корабельный противолодочный расчет.
— Классифицировать контакт!
— Эхо-пеленг… Эхо с четким металлическим оттенком. Запись по рекордеру четкая. Прослушивается шум винтов. Предполагается контакт с подводной лодкой.
— Начать выдачу данных!
Аппаратура, подвластная многоопытным рукам штурмана, командира БЧ-П1, начальника РТС, начала вырабатывать элементы движения цели. Данные, одни за другими, потекли в БИП — боевой информационный пост, сконцентрировались в коротком докладе помощника, чтобы через мгновение отлиться в команду:
— Эхо-пеленг… дистанцию… утверждаю. Боевая тревога! Атака подводной лодки по данным РЛС!
…Багровый диск вынырнул из-за черной черты горизонта и осветил стремительно несущийся по волнам корабль. Жадно заглатывая топливо, ревели турбины форсированного хода. МПК шел в атаку.
…Получилось так, что я угодил на «Комсомолец Латвии», когда там ждали события более чем приятного: приказа о поощрении. Приказ, по сведениям замполита, уже гулял где-то в верхах, и вот-вот его должны были обнародовать.
Может быть, поэтому царило на баке радостное оживление, поэтому был весел командир?
Тут я ошибся.
— Русанов вообще не из тех, кто унывает. Даже если дела не особенно ладятся. Мы ведь с ним на «Комсомольце» от киля, — сказал мне командир БЧ-V капитан-лейтенант Конюшенко.
«От киля» означало, что механик и командир служили на МПК с того дня, когда форштевень впервые вспорол тугое полотнище горько-соленой воды. Произошло это 29 марта 1980 года.
Механик рассказывал мне:
— Как-то у нас сразу коллектив сложился. Я имею в виду офицеров. Хотя работы хватало: швартовые испытания, ходовые, государственные… Только успевай поворачиваться. Но если выпадал выходной — вместе за город. И командир с нами.
Здесь Константин Олегович чуть насмешливо посмотрел на меня:
— Я знаю, о чем вы сейчас подумали. Так вот, Русанов всегда являлся для нас прежде всего командиром. А ведь мы с ним почти ровесники. И все-таки Русанов казался старше. И сейчас таким кажется.
— Почему?
— Не знаю. Может быть, потому, что не только нас учит, но и постоянно учится сам. И еще. Он моряк от бога.
Это я уже слышал. От командира отделения рулевых старшины 1-й статьи Олега Антонова, который отстоял с Русановым не одну ходовую вахту.
Есть в морской службе маневр, при выполнении которого наиболее полно раскрываются моряцкие качества командира. Это швартовка. По тому, как подходит корабль к причалу, опытные моряки судят порой не только о профессиональном мастерстве, но и о характере командира.
Русанов швартовался артистически. «Правая назад!», «Назад малый!», «Левая вперед малый!», «Правая стоп!», «Левая назад малый!» — и все. Борт корабля неслышно приникал к причалу. Так было и при отжимном ветре, и в узкостях, прошитых чугунными нитками чужих якорь-цепей.
«Море и морскую службу любит» — писали в свое время в аттестациях. Полагаю, пишут и сейчас. Этого было достаточно, чтобы охарактеризовать офицера как моряка. Но маловато, чтобы представить его командиром. Здесь требовалось другое.
Это другое я узнал на следующий день от помощника, когда, вдоволь проплутав по гавани, отыскал наконец МПК. «Комсомолец Латвии» перешел в соседний ковш для приема торпед.
Коренастый капитан-лейтенант служил на МПК недавно, до этого плавал на СКР. Понижение? В общем, так оно и было, а я знал, что в таких случаях особой любви к новому месту службы не питают. И тем не менее рискнул.
— С Русановым служить можно? — спросил я помощника.
На что тот, ни секунды не медля, ответил:
— Не можно, а нужно.
А когда я поинтересовался, в чем же заключается эта «нужность», то услышал:
— Требователен и справедлив.
В этих словах и заключалось, пожалуй, командирское обаяние Русанова. И мне в который раз подумалось, что требовательность сама по себе не существует, что стоит ей лишиться надежного спутника — справедливости, как она обращается в нечто совершенно ей противоположное, в придирчивость. И как бы ни были тогда обоснованы требования командира, подчиненные их не воспримут. Потому что несправедлив. Тут как смычки в якорь-цепи — не разорвешь.