— А потом?
— Ну а потом все было просто. В пределах допустимого риска…
Допустимый риск… Что же это такое?
И тут выяснилось следующее.
Когда корму «подрезали», буксир уперся скулою левого борта в грунт. Теперь он касался дна одной точкой. Достаточно было небольшого толчка, чтобы нарушить это неустойчивое равновесие. А спасателям требовалось осмотреть строп, заведенный за нос судна, убедиться, что он не соскользнет при подъеме. Под воду пошел матрос Рымарь.
— Но ведь буксир мог опрокинуться! — говорю я.
— Мы определили границы опасной зоны, дальше которой водолаз не имел права заходить, сообщили Рымарю ее ориентиры…
Я представил себе, как Рымарь шел по дну в густой пелене взбаламученного ила, шел, ощупывая скользкий трос, — и подивился выдержке молодого матроса. И еще я ощутил всю меру ответственности, которая ложилась на плечи капитана 3 ранга, когда он посылал водолаза на дно.
А ведь подъем буксира был не из самых сложных. В жизни заместителя командира по аварийно-спасательной работе бывали случаи куда сложнее…
Ему пришлось в проливе Муху спасать финский танкер, у которого взрывом горючего разворотило всю палубу, поднимать со дна моря секцию плавучего дока. Этот подъем стоит того, чтобы на нем остановиться.
Концевая секция оторвалась от дока и удерживалась за него только нижней кромкой. Попытка откачать из секции воду и тем придать ей положительную плавучесть результатов не дала.
И тогда Дьяконов предложил соединить ее с шестидесятитонными гинями [1], а сами гини закрепить на доке. Взревела лебедка, задрожали от напряжения тросы, и железная громадина поднялась из воды, накрепко соединившись с доком.
— Приходится каждый раз что-то изобретать… — Георгий Михайлович усмехнулся.
Тут он был совершенно прав. Изобретать приходилось. Однажды из-за неосторожного обращения с огнем при сварочных работах возник пожар на тральщике.
Тральщик стоял у причала. Горящую паклю выбросили за борт, и надо же было случиться такому, что она угодила в мазутную лужу. Деревянные сваи, пропитавшиеся за столетия смолою и мазутом, запылали!
Черный дым поднялся над портом.
Завыли сирены, загрохотали каблуки бегущих на корабли членов экипажей, тревога сорвала с коек моряков дежурного подразделения АСС.
Пока буксир оттаскивал от стенки корабли, к пылающему причалу уже подходил ПЖК — пожарный катер. Его капитан — обильно посеребренный сединою человек, Алексей Михайлович Троеранов, рассказал мне, что когда подошли поближе, то оказалось, что струи воды из установленных на надстройке лафетных стволов не достают до причала.
Тогда подтащили к борту плотик, трое матросов со шлангами в руках прыгнули на качающиеся доски и, с трудом удерживая равновесие, стали бить пеной и водой по огню.
— С какого расстояния? — поинтересовался я.
— Сначала метров с десяти, а уж потом вплотную… — невозмутимо ответил Троеранов.
Кто же были эти парни, в течение часа танцевавшие невиданный танец на багровой от пламени, кипящей воде?
Весельчак и мастер на все руки Геннадий Борисов, спокойный, немногословный Владимир Алхимич, черноволосый крепыш Сергей Шахлевич.
Все трое комсомольцы, матросы с ПЖК.
И все-таки огонь, расстреливаемый, казалось бы, в упор, ни унимался. Сваи были расположены в шахматном порядке, и это мешало сбить пламя.
С другого пожарного судна на поверхность моря шипящим белым потоком хлынула пена! Когда ее высота над водой достигла чуть ли не метра, подошел буксир и бортом загнал пену под причал.
Словно белая шапка накрыла огонь — и пожар прекратился. В этом и заключалось изобретение Дьяконова.
А с матросом Рымарем я познакомился на водолазном боте. Бот чем-то неуловимо напоминал своих хозяев: невысок, крепко сбит… Я осматривал его помещения и у входа в кубрик столкнулся с черноволосым кареглазым матросом. Разговорились. Моряк оказался крымчанином, служил по второму году и сейчас собирался в отпуск.
— По семейным обстоятельствам?
— Никак нет, по поощрению. — Лицо моего молодого собеседника так и расплылось в счастливой улыбке. «Допустимый риск» матроса Александра Рымаря был по достоинству оценен командованием.
Рымарь служил под началом мичмана Киселева и говорил о нем с чувством неподдельного восхищения. Да и немудрено. Киселев провел под водой свыше шести тысяч часов, а уже одно это говорило о многом…
Каюта мичмана, узкая и тесная (ни дать ни взять — рундук с круглой прорезью иллюминатора), помещалась неподалеку от его заведования. А оно у Киселева было немалым: похожая на подводную лодку в миниатюре декомпрессионная камера, закрепленный на ферме белый цилиндр водолазного колокола, снаряжение, инструмент — да разве все перечислишь…