Вскоре после того, как Кришан узнал об этой женщине, аппамма съездила в Лондон, и хотя некоторое время мать Кришана ухаживала за свекровью самостоятельно, вскоре стало понятно, что с началом учебного года, когда матери нужно будет вернуться к обязанностям учительницы, им придется найти кого-то, кто присмотрит за аппаммой. Выяснилось, что профессиональная медсестра или сиделка им не по карману, и мать Кришана несколько недель спрашивала едва ли не каждого встречного, не знают ли они кого-то, кто за вознаграждение готов сидеть с аппаммой. Но учебный год приближался, а помощник не находился; мать, измучившись и отчаявшись, вспомнила, что Кришан рассказывал ей о женщине, которой нужно сменить обстановку, чтобы вылечиться от депрессии, и попросила его узнать у врача, не согласится ли эта женщина приглядывать за аппаммой. Кришан подумал, что об этом не может быть и речи, и не только потому, что Рани и о себе не способна позаботиться, не то что о ком-то еще (как ему показалось). За последние два года войны она потеряла обоих сыновей, навидалась немыслимых зверств; даже если она согласится, Кришану будет неловко, если она поселится в их двухэтажном столичном доме: в присутствии человека, перенесшего столько страданий и лишившегося всего, даже душевного здоровья, Кришана замучит чувство вины. Да и положение ее в доме, и обязанности, которые ей придется выполнять, будут двусмысленными, ведь она не профессиональная сиделка и нет никаких гарантий, что аппамма — а она, одряхлев, сделалась вздорной, — проявит к ней уважение. Но мать уже измучилась до такой степени, что сдаваться не пожелала и ответила Кришану: если врач говорит правду, Рани это пойдет на пользу, в любом случае решать ей, не тебе, захочет — согласится. Наконец Кришан уступил, хоть и не сомневался, что эту мысль сочтут нелепой; извинившись перед врачом, передал ему предложение матери, а тот, как ни странно, сразу же согласился. Рани полезно на время уехать с севера, сказал врач; быть может, необходимость ухаживать за другим человеком отвлечет ее от тяжелых мыслей, он обязательно спросит и потом сообщит Кришану, заинтересовало ли Рани их предложение. Два дня спустя врач позвонил и сказал, что Рани согласна и приедет через неделю.
Поздно вечером в следующее воскресенье Кришан поехал за Рани на автобусную станцию Петтах и увидел, что она стоит у выхода из вокзала, растрепанная, в мятом сари, на могучем плече — большая спортивная сумка со всеми пожитками. Рани с опаской поглядывала на море ярких огней и личных автомобилей, на высокие многоэтажки, асфальтированные дороги, на окружавших ее людей, говоривших на непонятном ей языке. Наверное, первый раз очутиться в Коломбо действительно страшновато, смущенно подумал Кришан, вылезая из рикши, особенно если всю жизнь прожила в далекой деревне, где пятнадцать лет подряд верховодили «Тигры». Наверное, страшновато миля за милей наблюдать за окном автобуса сплошную застройку, густонаселенные пригороды и окраины, а потом и центр города, видеть вблизи богатство и мощь государства, против которого воевало столько твоих знакомых — и поплатилось за это жизнью. Заметив Кришана, Рани улыбнулась, как старому другу, и устремилась ему навстречу. По дороге домой она больше молчала, как он ни старался ее разговорить, — молчала не столько от робости, показалось Кришану, сколько оттого, что ей нечего было сказать. Держалась она уверенно даже в новом и непривычном окружении; едва они вошли в дом, как Рани принялась разбирать сумку и в целом довольно легко освоилась. Она делала все, что от нее требуется, куда тщательнее Кришана и его матери; не раздумывая, помогала аппамме и в туалете, и в ванной. Первая неделя прошла безо всякой неловкости, которой так боялся Кришан, и вскоре он понял, что зря сомневался, стоит ли приглашать Рани пожить у них, что это все же была хорошая мысль. Правда, бывали конфликты с аппаммой — когда все только начиналось, она от слабости вела себя как ребенок и любила быть в центре внимания, — но Рани, похоже, не обижалась ни на случайные грубости, ни на беспардонные замечания: то ли понимала, что аппамма не в своем уме, то ли просто не принимала ее выходки близко к сердцу. В присутствии Кришана Рани всегда улыбалась, поддерживала беседу с ним, его матерью и аппаммой, хотя почти никогда не заговаривала первой, и если бы не ее внешность — круги под глазами, непослушные растрепанные волосы, — о том, что на душе у Рани отнюдь не спокойно, можно было бы догадаться лишь по блуждавшему порой взгляду, точно мысли ее занимала вовсе не работа, которую делали руки. Кришан гадал, о чем Рани думает в такие минуты, вспоминает ли сыновей и последние месяцы войны, но ни разу не отважился спросить напрямую, и если в первые недели они что и узнали о ее жизни на северо-востоке, то лишь когда Рани рассказывала о своих уцелевших родственниках, когда у нее появлялся повод упомянуть алкоголика-зятя, падчерицу, которую она помогала растить, или двух маленьких внучек: ими Рани — это было заметно — дорожила больше, чем кем бы то ни было из живых.