Всякий раз, как им удавалось расстаться, Кришан ощущал тихое облегчение, смешанное с печалью из-за необходимости наконец обратить внимание на тот факт, что его индивидуальность странным образом исчезла; в присутствии Анджум это исчезновение представлялось ему радостью и блаженством, но стоило Кришану остаться одному, и он с досадою сознавал, что теряет себя. От усталости не в состоянии ни думать, ни чувствовать, ни делать что-то полезное, он шел домой и ложился вздремнуть; немного собравшись с силами, шел в туалет, в душ, чтобы, помывшись, хотя бы отчасти вернуть себя прежнего. После этого он занимался каким-нибудь спокойным делом, например подметал комнату, эти ритмичные повторявшиеся движения всегда его успокаивали, или читал (это помогало ему ощутить, что у него еще осталась собственная духовная жизнь) — иными словами, пытался, как мог, восполнить исчерпанные ресурсы, восстановить самость, независимость от Анджум. Но рано или поздно его охватывало желание пообщаться с Анджум, узнать, как у нее дела, получить нечто вроде внешнего подтверждения мыслей и чувств, не успевших покинуть его после их встречи, нечто вроде доказательства, что эти мысли и чувства оправданны, — получить утешение в одиночестве, снедавшем его, когда расставание их делалось ощутимее. Анджум, как правило, не торопилась откликнуться на сообщение, порой отвечала через несколько часов, а то и через день. Ответы ее бывали то милы, то сухи, но, как правило, коротки и никогда не перерастали в беседу, будто она нарочно держала дистанцию, раз уж они сейчас не в одном материальном пространстве. Кришан понимал, что такая дистанция полезна и даже необходима, дабы восстановить силы, потребные, в свою очередь, для нескончаемого труда повседневной жизни и, самое главное, для того, чтобы они снова увиделись. Он, как умел, старался не показаться ни отчаявшимся, ни навязчивым, чтобы у Анджум не создалось впечатление, будто он нуждается в ней куда больше, чем она в нем; Кришан никогда не отправлял за раз больше одного сообщения и никогда не посылал второе, не получив ответа на первое, а прежде чем ответить, обязательно выжидал час, как бы ему ни хотелось сразу же написать ей. Он изо всех сил притворялся, будто молчанье Анджум ничуть его не волнует, но, получив от нее заверение, что и она думает о нем так же часто, как он о ней, что и ей не терпится с ним увидеться, перед свиданием он начинал тревожиться, гадать, не сказал ли он или не сделал что-то не то, не надоел ли он ей, не затмили ли повторение и обыденность значимость времени, которое они проводили вместе. Конечно, такая тревога в той или иной мере знакома каждому новоиспеченному влюбленному, каждому, кто находит в другом упоение или восторг, о которых прежде и не подозревал и которые, обретя, страшится утратить. Обычно со временем эта тревога стихает — по мере того как отношения входят в привычку и каждый принимает как должное продолжительное присутствие другого; тревога Кришана со временем тоже ослабла, едва он уверился, что трансцендентность их встреч не исчезнет из-за того, что они обвыклись друг с другом. Он не сомневался, что нравится Анджум, что ей нравится не только его тело, но и душа, и то, что он говорит; не сомневался, что он интересен ей, ведь она так подробно расспрашивала его о детстве и юности на Шри-Ланке, представлявшейся ей страной далекой и сказочной. Порой она так обнимала его во сне, что он безошибочно чувствовал, насколько она откровенна с ним, насколько к нему прикипела, но хотя Анджум открывалась ему все больше, хотя даже по ее взглядам и прикосновениям он порой понимал, что и в ней, быть может, развивается нежность, отмечающая переход от влюбленности к любви, Кришан не мог избавиться от ощущения, что в глубине души Анджум не желает излишне сближаться с ним, и, несмотря на то, что, когда они вместе, она готова начисто позабыть о себе, она все же боится проводить с ним чересчур много времени, не пускает его в прочую свою жизнь, словно чувствует, что то, что они переживают вместе, не будет длиться вечно, а если и будет, то неминуемо перестанет приносить радость и удовольствие, словно потребность в иных мирах, которую он так живо ощущал в ней, способно насытить лишь что-то другое.
Поначалу он полагал, что это сопротивление отчасти обусловлено желанием общаться с другими людьми: Анджум не раз признавалась, что ее привлекают те, с кем они с Кришаном знакомы или кого видели мельком, и парни, и девушки, она говорила об этом довольно непринужденно, так, будто ей и в голову не приходило, что ее слова могут задеть его за живое. Порой она упоминала бывших любовников, в том числе и в прошлых отношениях, которые два года считались открытыми; наверное, она хочет спать с другими, думал Кришан, а именно — с женщинами, ведь они способны дать ей то, чего он не способен; а может, у нее уже есть любовники, может, потому-то Кришан с Анджум и видятся не чаще раза в неделю. Или же она просто его стесняется, не хочет, чтобы люди узнали, что у нее традиционные отношения с мужчиной; может, поэтому она и не любит ходить с ним на мероприятия и на встречи с друзьями. Прямо он у нее об этом не спрашивал — отчасти из робости, отчасти из страха услышать ответ, и лишь месяца через два или три с начала их встреч стал догадываться: отстраненность Анджум вызвана не столько тем, что она хочет общаться с другими или стесняется связи с Кришаном, сколько тем, что ни в сексуальных, ни в романтических отношениях трансцендентность ей просто-напросто не нужна. Конечно, ей нравилась близость, сильно, порой нестерпимо хотелось секса, она явно была способна затеряться в упоительном мире, в котором они пребывали наедине, но по какой-то причине она словно не до конца доверяла этому миру, словно подозревала, что он не способен дать ей то, чего она в конечном счете желает. И удовлетворить это желание — Кришан понял это, лишь когда они дольше пробыли вместе, лишь когда он узнал о том, чем живет Анджум помимо их свиданий, — способна была исключительно политическая деятельность, не утопические взгляды, ее вдохновлявшие (Анджум была слишком цинична, чтобы верить, будто можно построить идеальный мир), а та жизнь, которую Анджум надеялась создать вместе с теми, с кем работала, со своими товарищами, как она предпочитала их называть. Кришан слушал, как она рассказывает о различных случаях кастового и гендерного насилия, с которыми ей доводилось сталкиваться по работе, о протестах, которые посещала, о произволе полиции, которому была свидетельницей, о рабочих планах и целях (об этом Анджум говорила с особенным пылом) — все они были общие, все связаны с товарищами, — и понимал, что Анджум хочет посвятить всю себя этим планам и целям, что в подходящих обстоятельствах она бросит все ради них и исчезнет; порой он надеялся — в те минуты, когда чувствовал особую близость с Анджум, — что и ему удастся разделить с ней ту жизнь, о которой она мечтает, что, быть может, однажды она и сама ему это предложит, а порою, в минуты слабости, не мог избавиться от подозрения, что время, проведенное с ним, для Анджум не более чем развлечение, и как бы она ни ценила его (может, даже любила), но для нее их встречи не более чем возможность сделать паузу в действительно важных занятиях, что для нее, как для женщин на службе у «Тигров» — он читал о них массу статьей и слушал множество интервью, — любовь, пусть даже и не от мира сего, всегда связана с так называемым реальным миром, тем миром, чье основополагающее устройство ей никогда не принять, что она, иными словами, из тех людей, чья жизнь настолько подчинена мечте о лучшем мире, что пустоту в ее душе не заполнить ничем и никем — ни любовью, ни романтической связью, ни другим человеком.