С той поездки, с того момента, когда они стояли друг напротив друга в ночном поезде до Бомбея, минуло почти четыре года, и, сидя сейчас в поезде, идущем с одного конца его родины на другой, Кришан в который раз думал о том, сколько времени пролетело, сколько всего случилось, сколько переменилось. Прочитав в пятницу письмо Анджум, он гадал, что ей ответить, насколько подробно описать ту жизнь, какою он нынче живет, быть искренним или же равнодушным. Он представлял, как расскажет Анджум о том, чем занимался по возвращении на Шри-Ланку, о двух годах на северо-востоке, о первоначальном рвении, сменившемся утратой иллюзий, о жизни в Коломбо, о прочитанных книгах, о вечерних прогулках. Интересно, как она отреагирует на его письмо. Кришан воображал, как поразится Анджум, когда прочитает обо всем, что он сделал и повидал, когда осознает, сколько он всего понял о жизни и о себе. Ответит она не сразу, а чуть погодя, через неделю-другую, между ними мало-помалу завяжется переписка, медленная, вдумчивая, даже исповедальная, и, наконец, они встретятся где-нибудь на нейтральной территории, мечтал Кришан, Анджум, конечно же, удивится, снова увидев Кришана, изумится тому, как он возмужал за эти четыре года, как раздались его плечи, как окрепли руки и ноги, как осунулось лицо, изумится уверенности, с которой он теперь держится и говорит. Мысль о том, чтобы написать Анджум, обнадежила его в пятницу, точно перед ним открылась неожиданная возможность, а именно — возможность восстановить связь с прошлым, которое он почти позабыл, пожалуй, даже возможность воссоединиться с Анджум, но, размышляя об этом сейчас, Кришан уже сомневался, стоит ли писать ей: этот жест показался ему наивным. Он знал, что, думая о людях из прошлого, мы склонны воображать их прежними, в то время как сами переменились, будто другие люди и места застывают, стоит нам уйти, будто их время замирает, а движется только наше. Думать так — ошибка, ведь люди и обстоятельства непрестанно меняются, а в случае с Анджум и вовсе наивно, слишком она стремительна и активна, чтобы остаться прежней, ее вечно влечет к неизвестному, и если выяснится, что оно того стоит, Анджум охотно усвоит его и впитает. Пожалуй, она не очень-то удивится тому, как Кришан изменился, и едва ли его перемены произведут на нее впечатление, ведь и ей, несомненно, за эти четыре года довелось пережить многое, она тоже, несомненно, росла и развивалась, и не только во взглядах и мнениях, но, вероятно, в привычках и манерах. Кришан вдруг осознал, что даже не представляет, запрокидывает ли Анджум по-прежнему голову, когда смеется, крутит ли в задумчивости серебряное кольцо на среднем пальце, носит ли она вообще это кольцо. Ему хотелось знать не о том, где она живет и чем занимается, а о таких мелочах, о малых, почти незаметных переменах в привычках и манерах, порой означающих, что человек ныне смотрит на мир совершенно иначе. Ему хотелось знать, чувствует ли она тоже, что в последние годы бремя ее сделалось тяжелее, утомило ли ее течение времени, но об этом-то как раз не напишешь по электронной почте, об этом не спросишь и не расскажешь в письме, посланном в пустоту. И даже если бы Кришану удалось составить такое письмо, он, как якша в поэме Калидасы, не сумел бы поделиться тем, чем в действительности желал поделиться: как выразить все, что с ним стало за минувшие годы, как выразить все пережитое, все события, перемены, все накопившееся, с чего начать и чем закончить? Что толку пытаться рассказать о времени, что пролегло между ними, подобно реке: оно утекло, и вернуть его невозможно, — что толку, если все, чего можно добиться таким вот письмом — напомнить себе и ей, сколь многое их некогда связывало, если единственный способ уберечь бывшее между ними — никогда уже не встречаться и признать, что нет таких слов, которые могли бы преодолеть пропасть, разверзшуюся между ними?