Удивительно сознавать, что бабка так сблизилась с Рани, так доверилась ей, несмотря на первоначальные подозрения и обиды, так привязалась и, можно сказать, даже подружилась с ней. Кришан поначалу нервничал из-за того, как аппамма примет Рани, как станет к ней относиться — как к сиделке или к служанке, которой можно помыкать, — выкажет ли ей уважение и понимание, подобающие той, кто пережила такие потери. Первые недели пребывания Рани в Коломбо прошли гладко, аппамма еще толком ничего не понимала, даже не замечала присутствия Рани в комнате, воспринимала ее как должное: так новорожденный воспринимает как должное факт, что его покормят, выкупают и переоденут. А потом опасения Кришана оправдались: несколько недель спустя аппамма уже лучше ориентировалась в происходящем и, приходя в себя, обнаруживала, что отныне ее жизнь связана с незнакомкой. Рани казалась ей чужой, мошенницей, которая, с одной стороны, олицетворяла нынешнюю бабкину беспомощность, а с другой — постоянно отнимала у нее внимание родных, внимание, полагала бабка, по праву положенное только ей. По мере того как речь и память возвращались к аппамме, та, как ни парадоксально, все больше впадала в детство, признавала лишь собственные желания и пуще прежнего раздражалась, когда их не спешили исполнять. Кришан вспомнил, как в выходной день — Рани тогда прожила у них всего месяц-другой — он вошел к бабке и увидел, что Рани лежит на циновке на полу, закрыв лицо руками, точно от света. Кришану было неловко, что Рани спит на полу, словно она тем самым выражала легкое неодобрение его образу жизни, но Рани настаивала, что ей так удобнее, хотя Кришан поставил в бабкину комнату кровать брата; не привыкла я на матрасах, уверяла его Рани, мне намного удобней на прохладном и твердом полу. Когда Кришан вошел в комнату, Рани медленно повернулась к нему, будто и не спала, а лежала, задумавшись, глаза у нее были красные, волосы всклочены больше обычного. Что случилось, спросил Кришан, ничего, ответила Рани, просто я ночь не спала, вот и все. У меня бессонница, добавила Рани, мне нездоровится, вот и не спится из-за болезни. Кришан знал, что она имела в виду под «нездоровится», но они впервые открыто упомянули о ее психическом состоянии, причем эту тему подняла сама Рани, и Кришан, чтобы дать ей выговориться, уточнил, что она имеет в виду. Сейчас покажу, ответила Рани, встала, пошатываясь, прошла в угол, где лежала ее сумка, порылась в ней и достала картонную папку. Вот почему мне нездоровится, сказала Рани, достала из папки две фотографии средних размеров и протянула Кришану, на первой был паренек лет пятнадцати или шестнадцати в черном костюме на пару размеров больше, — снимок сделали в студии, на небесно-лазурном фоне, — а на второй мальчишка лет десяти-одиннадцати, в рубашке и брюках, и этот снимок тоже сделали в студии, на том же лазурном фоне. Первый — мой старший сын, пояснила Рани, он погиб на войне, а второй — младший, он сгинул во время бомбежки семнадцатого мая, в предпоследний день войны.
Кришан неуверенно взял фотографии, взглянул на парнишек, оба неловко вытянули руки по швам, явно впервые позировали в ателье. Наверное, нужно спросить у Рани, как их звали, подумал Кришан, но все же решил подождать, пока она скажет сама, и краем глаза заметил, что аппамма раздраженно ворочается в постели, явно стараясь привлечь его внимание. Ей не нравились его долгие беседы с Рани, аппамма считала, что раз болеет она, то и все внимание причитается ей одной, а Рани здорова и ее дело — заботиться о ней. Не желая потакать аппамме, Кришан не отрываясь смотрел на Рани, та как раз говорила об обстоятельствах гибели своего младшего сына. Это случилось