Распорядитель похорон, прихрамывающий мужчина средних лет в будничном наряде, рубашке и брюках, вышел на веранду и принялся сзывать всех собравшихся в саду — крикнул, что все, кто хочет посыпать рисом губы усопшей, могут пройти в дом. Некоторые из тех, кто стоял на веранде и в саду, направились в комнату, хотя там и так было не протолкнуться, и Кришан последовал за ними — посмотреть, что будет. Близкие родственники и друзья семьи один за другим подходили к гробу, набирали пригоршню сухого риса и аккуратно высыпали на губы Рани; ни смысла, ни важности этого действия Кришан никогда не понимал. Наблюдая за происходящим, он думал только о том, что Рани по иронии судьбы устроили похороны со всеми положенными церемониями, — той Рани, которая, когда жила у них в Коломбо, не раз признавалась, как сильно жалеет, что ей пришлось бросить тело младшего сына на обочине дороги, где по нему будут ползать мухи, что она не сумела похоронить его по-человечески. Она ведь не только не похоронила его, но и не провела ни один из надлежащих обрядов: например, кадаттра, который устраивают на следующий день после кремации, когда забирают прах из крематория и приносят домой. Вряд ли в лагере для интернированных Рани смогла провести эттукелаву, церемонию, которая обычно приходится на пятый или седьмой день после кремации, когда перед украшенной цветочным венком фотографией расставляют любимые блюда усопшего, а коль скоро у Рани не осталось праха сына, то и антхиетти она не могла провести, то бишь высыпать пепел в реку, океан или пруд, а ведь это, пожалуй, один из самых важных ритуалов после сожжения тела. Рани могла лишь каждый год отмечать годовщину смерти сына, тхувасам, для этого не нужен ни прах, ни тело, достаточно фотографии, венка и священника. С тех пор как Рани выпустили из лагеря для интернированных, она каждый год устраивала тхувасам по обоим своим сыновьям, и в прошлые два года с большой помпой: на церемонии уходили все деньги, которые она зарабатывала, ухаживая за аппаммой, Рани приглашала всю деревню и уезжала из Коломбо за неделю до торжества, чтобы как следует подготовиться. Кришан вспомнил, как однажды вечером они смотрели новости в комнате у аппаммы, по телевизору шел репортаж из маленькой деревушки, где престарелые матери тамилов, пропавших без вести, целый месяц устраивали протесты, требуя от властей расследовать исчезновение десятков тысяч тамилов, которые сгинули без следа во время войны или сразу после нее. Женщины требовали хоть какой-то определенности относительно того, что стало с их сыновьями, мужьями и братьями: это нас хоть немного успокоило бы, пояснила журналисту одна из женщин, мы хотя бы узнали, что случилось с нашими любимыми. Едва репортаж закончился, Рани повернулась к Кришану, покачала головой и сказала: как все-таки хорошо, что я видела тела моих сыновей, что мне удалось напоследок обнять младшего сына, понятия не имею, что бы я делала, если бы они пропали без вести, если бы я жила и не знала, живы они или умерли. Если не увидела и не обняла своего мертвого ребенка, — продолжала Рани, — то и не осознаёшь, что его больше нет, а родственники пропавших без вести, в отличие от меня, вынуждены жить в ожидании, так и не смирившись с тем, что их сыновья, мужья или братья мертвы, ведь есть вероятность, что они уцелели и сидят где-нибудь в тюрьме, хотя, конечно, они опасаются чересчур уповать на такую возможность, боятся в нее поверить, учитывая, сколько безымянных могил на севере и востоке.