Кришан всегда полагал, что индуисты сжигают тела усопших и рассеивают их прах, дабы подчеркнуть бренность плоти, ее уязвимость, эфемерность, и теперь, с удивлением наблюдая, как собравшиеся друг за другом сыплют рисинки на губы Рани, думал о том, что плоть тем не менее играет главную роль в индуистских похоронах, что во всех траурных ритуалах ей придают большое значение. Ее чествуют не только на похоронах, когда труп наряжают, когда собравшиеся на похороны разговаривают с ним, как с живым, и оглаживают его, но и во время кремации и последующих обрядов: сперва прах, который после сожжения собирают в урну, так что урна становится своего рода уменьшенным физическим воплощением тела, и даже после кремации с ним обращаются с уважением, подобающим тому, изначальному телу. Даже когда тридцать один день спустя прах рассеивают, когда это уменьшенное воплощение тела, которое берегли месяц, предают воде, даже тогда оно символически пресуществляется в физический предмет — в фотографию, ее украшают венками, вешают дома на стену, но каждый год в годовщину смерти снимают, творят над нею молитвы, подносят угощение, точно образ способен поглощать и переваривать пищу; иными словами, фотография становится не столько олицетворением, сколько вещественным воплощением усопшего. Судя по тому, что Кришану довелось повидать, с умершим всегда прощаются постепенно: сперва с настоящим телом, потом с уменьшенным телом, потом с символическим телом, которое хранят в доме; это лишь подтверждает, что с телом расстаться трудно, равно как и тот факт, что от тела того, кого мы любили, никогда не получается окончательно отказаться. Наверное, потому-то символическое угощение играет такую роль в траурных ритуалах, подумал Кришан: потому-то и сыплют рис на губы усопшего, и ставят кушанья перед его фотографией — неудивительно, что в культуре, в которой еда и процесс ее поглощения столь важны, в культуре, в которой накормить человека значит проявить заботу и любовь, в которой спросить, поел ли человек, все равно что спросить, все ли у него благополучно, в которой правила, с кем можно садиться за стол, а с кем нет, укрепляют границы между кастами, — в такой культуре угощение и еда суть физические процессы, расстаться с которыми скорбящим всего труднее, так что даже если тело давным-давно перестало принимать и переваривать пищу, скорбящие продолжают находить утешение в кормлении усопших.
Наблюдая из сада за происходящим в доме, Кришан думал о кладбищах павших солдат «Тигров» по всему северо-востоку: эти кладбища, уже стертые с лица земли, напомнили Кришану ту пору — каких-то несколько лет назад, — когда северо-восток Шри-Ланки был совершенно другим. Хотя большинство «Тигров», как мужчин, так и женщин, втайне верили в индуистских богов, но своих мертвецов не сжигали, а хоронили в земле; Кришан откуда-то помнил, что так повелось, потому что на северо-востоке было много тамилов-христиан. Солдат, павших во время кампаний по завоеванию новых земель, погребали на новых кладбищах, устроенных на той земле, за которую они сражались, прочих же мертвецов хоронили — пусть даже символически, если тело не удалось отыскать, — на одном из обширных кладбищ, и прежде существовавших на севере и на востоке. Кришан ни разу там не был, но видел ролики и фотографии: бескрайние открытые пространства с бесконечными рядами крупных горизонтальных надгробных камней, различавшихся только надписями, сообщавшими, кто под ними лежит. Кладбища были открыты круглосуточно для всех, кто желает помянуть своих погибших, территорию каждый день подметали, по торжественным случаям высоко над могилами развешивали гирлянды красно-желтых флажков «Тигров», а в Мавирар Наал, ежегодный день памяти павших воинов, со всей территории, подконтрольной «Тиграм», на эти кладбища собирались толпы и толпы людей, слушали речи, оплакивали потерянных сыновей, дочерей, сестер и братьев, со скорбной гордостью своей жертвой слушали гремевшие из колонок песни «Тигров» о преданности и бесстрашии; Кришан ни разу не присутствовал лично при этих сценах, полных неизмеримой печали и боли, но они тем не менее навсегда отпечатались у него на сетчатке. После войны правительственные войска сровняли с землей все эти кладбища с сотнями и тысячами павших бойцов, бульдозеры, изготовленные в Китае, уничтожали все могилы без разбора, так что теперь на северо-востоке от них не осталось следа, как не осталось следа от солдат, и женщин, и мужчин, безвестно павших за будущее, которое так и не наступило, и даже останки старшего сына Рани — а его, скорее всего, похоронили на одном из этих кладбищ (Кришан только сейчас это сообразил) — наверняка уничтожили, убрали из места упокоения.