Разумеется, ликвидировали не только кладбища, но и все бывшие штабы, базы, оружейные склады «Тигров», все их указатели, плакаты и памятники, после чего военные приступили к расчистке завалов в местах бомбежек, разминировали территории по всему северо-востоку, восстановили дороги в рытвинах от снарядов и железнодорожные пути. Вскоре о том, что некогда в этих краях действовали сепаратисты и шла война, напоминали только палатки, где по-прежнему жили люди, да шрамы на их телах и безволосая кожа на культях ампутированных рук и ног. Власти ровняли северо-восток с землей и восстанавливали из руин, разумеется, для того, чтобы стереть малейшие воспоминания, которые могли бы побудить тамильское население вновь развязать войну, и более-менее преуспели в этом: сейчас на северо-востоке о «Тиграх» нет разговора, разве что кто-нибудь вспомнит о них ненароком. Это хотя и странно, учитывая, что здешняя жизнь десятки лет вращалась вокруг «Тигров», но в общем понятно, ибо памяти нужны подсказки от обихода, она работает лишь посредством ассоциаций между тем, что было, и тем, что есть, а следовательно, если методично изничтожать подсказки, составляющие обиход, то и вспоминать будет гораздо труднее. В отсутствие материальных предметов, помогающих памяти функционировать самостоятельно, ее приходится поддерживать целенаправленно и осознанно, а как прикажете обычному обитателю северо-востока деятельно культивировать в себе воспоминания об исчезнувшей жизни, когда у него есть масса куда более насущных задач — свести концы с концами, выстроить заново дом, дать детям образование — и эти задачи занимают все его мысли? Правда в том, что большинство людей рано или поздно все равно позабыли бы прошлое, даже если бы власти не уничтожили следы деятельности «Тигров»; правда в том, что все памятники со временем лишаются важности и значения, подобно памятникам и мемориалам в Коломбо, посвященным так называемой борьбе за независимость от британцев, — теряются в незамеченном и неосмысленном бескрайнем пейзаже обыденной жизни. Сознательно или нет, но о прошлом всегда забывают, в любых странах мира, среди любых народов, и явление это связано не столько с теми силами, которые стремятся стереть или переписать историю, сколько с природой времени, с тем, что настоящее всегда важнее прошлого, причем важно не столько время — над ним мы как раз не властны, — сколько обстоятельства жизни: они неизменно требуют нашего внимания, неизменно столь решительны, ярки и всеохватны, что, едва какая-то их часть исчезает, мы тут же о ней забываем. Стоит нам выбросить рубашку, которую мы несколько лет подряд носили каждую неделю, и через неделю мы забываем о ней навсегда; стол, за которым мы ежедневно на протяжении десяти лет дважды в день принимали пищу, можно заменить — и за месяц привыкнуть к новому; даже когда исчезает нечто особенно важное, нечто, долгие годы составлявшее средоточие нашей жизни, даже тогда мы очень быстро смиряемся с произошедшим, очень быстро приспосабливаемся к новым обстоятельствам, так что через считаные месяцы или годы нам кажется, будто это новое было всегда.
Разумеется, порой мы сами предпочитаем забыть — например, по завершении мучительных отношений мы удаляем все их следы из памяти телефона, дабы вычеркнуть их из жизни, — и в этом смысле забвение не так уж и отличается от памяти, это важная и необходимая часть нашей жизни, в равной степени нужная для того, чтобы определить, кто мы такие и к чему стремимся. При этом сознательное забвение, необходимое для того, чтобы примирить наше прошлое с настоящим, коренным образом отличается — Кришан это знал — от забвения, навязанного нам против воли: оно зачастую лишь способ вынудить нас принять то настоящее, к которому мы не желаем иметь ни малейшего отношения. И если забвение было навязано нам таким образом, неизменно появятся люди, которые будут упрямо помнить, люди, которые будут сопротивляться не только тому, что власти стремятся стереть те или иные события прошлого, но и забвению как таковому, неизбежному со временем, — люди, почитающие своим долгом помнить о жизни, которую у них отобрали, и неважно, в силу каких причин: они будут делиться историями, изображениями, песнями, видеороликами, сохранившимися в их сердцах и на жестких дисках, и позаботятся о том, чтобы их прошлое и дальше существовало хоть где-то, как-то, даже если исчезнут все объективные доказательства, даже если в публичном пространстве невозможно будет рассказывать эти истории. Даже если больно делиться тем, что происходило во время войны, даже если большинству легче страдать молча, утаивая воспоминания о той жизни, которую они пытались построить, и о той силе, что ее уничтожила, все равно останутся люди, которые упорно будут помнить — в том числе активисты, художники, архивариусы, сознательно избравшие себе такую стезю, но большинство все же обычные люди, у которых просто-напросто нет другого выхода, люди вроде Рани, которые в самом прямом смысле не сумели принять жизнь, лишенную того, что они потеряли, люди, утратившие способность участвовать в настоящем и потому до конца своих дней обреченные жить воспоминаниями и мечтами, строить в уме, подобно храму Пусала, монументы и мемориалы, которые им не дано выстроить во внешнем мире. Вот почему, неожиданно понял Кришан, стоя в саду, Рани в Коломбо так часто бывала задумчива: вовсе не из-за депрессии или печали, просто она строила в уме место, где сумеет воссоединиться со своими потерянными сыновьями, место, куда можно удалиться от мира, который каждый день и каждую ночь бомбардирует пустотой ее чувства.