Нарочитое равнодушие, какое Дхаршика выказывала перед камерой, подчеркивало ее образ закаленного жизнью бойца; образ этот до известной степени повторяла ее лучшая подруга Пухал, вторая главная героиня фильма, но ее поведение лишь оттеняло их несхожесть. Пухал служила с Дхаршикой в одном подразделении, ей было двадцать четыре, такого же роста, но изящнее сложена, движения и голос мягче. Пухал тоже охотно щеголяла стойкостью и закалкой, но на вопросы авторов фильма отвечала дольше, зачастую с запинкой, и это перечеркивало образ уверенной в себе девушки, вдобавок Пухал с готовностью рассуждала о своей уязвимости, чего ее подруга не могла или же не хотела. На протяжении семи лет они не расставались ни на день, и в мгновениях обыденной жизни, показанной в фильме, было видно, как им легко и уютно друг с дружкой. В одном из эпизодов подруги — у обеих какой-то высокий дан в карате — рано утром затеяли спарринг, а после отжимались на трех пальцах, параллельно, в одном темпе; в другом эпизоде Пухал, стоя за спиной Дхаршики, расчесывала ее красивые, непослушные, растрепанные волосы, после чего почти с материнской нежностью и заботой заплела ей две аккуратные косички. В совместных интервью девушки с удовольствием подыгрывали друг другу — бравада Дхаршики против задумчивости Пухал, — а когда Дхаршика пошутила, мол, американское правительство подарило нам танк (на самом деле американцы продали его ланкийской армии, а «Тигры» захватили в бою), Пухал пожурила ее, как маленькую, за легкомысленное отношение к потерям, понесенным в борьбе за танк. В эпизоде, сильнее всего поразившем Кришана, девушки по очереди рассуждают о действиях «Черных тигров», которые, по словам Пухал, выполняют большие задания силами очень маленьких, однако высокопрофессиональных боевых групп, вместо того чтобы давить врага численностью, как делают обычные «Тигры». О задаче им сообщали заблаговременно, после чего они несколько месяцев проходили подготовку с учетом ее специфики — места, времени года и суток, а также объекта (военного, политика или гражданского лица). На задание их отправляли с прикрепленными к груди противопехотными минами «Клеймор»: с их помощью террористки либо уничтожали цель вместе с собою, либо, если цель удавалось уничтожить иными средствами, по выполнении задания подрывали себя, чтобы не попасть в плен к правительственным войскам и не подвергнуться пыткам. Каждая служащая их подразделения мечтала о том, чтобы очередное задание поручили именно ей, сообщила Дхаршика, каждая умоляет, чтобы выбрали ее, поэтому членов отрядов определяют с помощью жребия, чтобы никто не жаловался, что его несправедливо обошли. С заданий, успешных или нет, «Черные тигры» живыми не возвращаются, и никто из них не ожидает, что вернется живым. Вступая в «Черные тигры», смерти уже не боишься, пояснила Пухал, постепенно учишься принимать как должное неизбежность своей кончины. Это, разумеется, справедливо для всех «Тигров», но «Черные тигры» отличаются от обычных тем, что если обычный «тигр» из-за превратностей войны может погибнуть в любую минуту, боец «Черных тигров» заранее точно знает, где, когда и как именно он погибнет, к гибели его готовят за несколько месяцев, как только дадут задание, гибель планируют и в процессе подготовки он бесконечно прокручивает ее в голове. Кришана поразил тон, каким Пухал высказала это соображение — так, словно для нее одно из преимуществ «Черных тигров» заключается в том, что твоя смерть целиком в твоих руках. Возможно, к этому соображению примешивалась бравада, но Пухал явно утешала себя мыслью о том, что смерть можно спланировать и проконтролировать, что это событие, определяющее всю их жизнь, способное настичь в любую минуту, а следовательно, являющееся постоянным источником сомнения и тревоги, — что это событие можно выбрать самой, а не ждать, пока тебе его навяжут. Обе девушки так рассказывали о процессе своей подготовки и будущем задании, что Кришан осознал: они не только не боятся умереть, но даже хотят этого, можно сказать — ждут с нетерпением, словно верят, что, умерев, родятся вновь среди народа, за который отдали жизнь, словно народ, за который они сражались, представлялся им чем-то вроде рая, словно со смертью их настоящая жизнь не закончится, а начнется.