Они молча докурили и все так же в задумчивости побрели дальше по Марин-драйв. И хотя ничего особенного не произошло, и хотя о фильме они разговаривали отвлеченно, вне всякой связи со своими взаимоотношениями, казалось, оба чувствовали, что достигли некой поворотной точки. Словно события, начавшиеся пять месяцев тому назад, когда Анджум и Кришан встретились взглядом, теперь подошли к концу; быть может, повинуясь этому чувству, они впервые за все это время взялись за руки, но не крепко, ладонь в ладонь, а свободно и нежно переплели мизинцы. Стемнело, тротуар озаряло сияние высоких уличных натриевых фонарей вдоль тянувшегося справа шоссе, слева в теплой ночи мерцало море, отраженное свечение города колыхалось в его волнах. Справа вдоль изгиба берега уходили вдаль многоэтажки, образуя линию горизонта, — первая из бесконечных линий зданий, составлявших остров Бомбей, зданий, в крошечных ячейках которых теснились десятки миллионов борющихся и страдающих людей со всей страны, такая богатая и густая концентрация человеческих жизней, что в существование подобного места невозможно поверить, пока не увидишь его своими глазами. Кришан и Анджум шли, держась за руки, и казалось, будто бы перед ними кристаллизуются две противоречащие друг другу возможности освобождения, какие сулит земное бытие: с одной стороны, возможность, которую чувствуешь всякий раз, как сталкиваешься с огромным числом людей, живущих в одном месте, возможность отыскать среди этих миллионов одного или нескольких человек, с кем будешь счастлив; с другой стороны, возможность, которую чувствуешь всякий раз, как вглядываешься в бескрайний, бессветный простор ночного моря, — возможность освобождения, связанная с забвением, с отсечением связей, с путешествием в неизведанное. Кришан крепче сжал руку Анджум, она взглянула на него, он посмотрел на нее, на ее высокую грациозную фигуру в изжелта-серебристом ореоле города, и она показалась ему такой же, как в первую встречу и как в ту ночь в поезде, когда за окном проносилась во мраке сельская местность, — такой же печальной, страстной и убежденной: в этот миг Кришан был уверен, что никогда ее не забудет. Он не сводил глаз с Анджум, с ее строгого профиля, с ее ранимого взгляда, он буквально чувствовал, как ее образ проникает в его зрачки, осторожно отпечатывается на сетчатке и останется там навсегда, точно тень или калька, сквозь которую он отныне будет смотреть на все. Может быть, и поэтому, подумал тогда Кришан, с годами слабеет зрение — не от старости, не от болезней, не оттого, что портится роговица, хрусталики или те безупречно отрегулированные мускулы, которые их контролируют, а потому что такие вот образы копятся за время краткого земного бытия, образы великой красоты проникают в глаза и накладываются на все, что видишь после, так что со временем все труднее видеть и замечать окружающий мир, хотя, пожалуй — теперь, проведя четыре года на родине, Кришан это осознавал, шагая в хвосте похоронной процессии к месту сожжения за гробом Рани, той самой Рани, что видела много такого, чего не сумела забыть, — хотя, пожалуй, тогда, в Бомбее, он был наивен, пожалуй, со временем наше зрение туманят не только образы красоты, но и образы зверств, насилия (а его мгновения для некоторых людей такая же часть жизни, как мгновения красоты): те и другие образы появляются, когда мы меньше всего ожидаем, и преследуют нас потом, те и другие оставляют на нас отметину или клеймо, ограничивая остроту наших глаз.