Распорядитель подозвал зятя Рани, он, по-прежнему с глиняным горшком на плече, ждал близ костра, наблюдая за приготовлениями; зять послушно приблизился к изголовью гроба. Распорядитель сунул ему короткий факел из сандалового дерева, наполовину уже сгоревший, зять Рани сжал факел правой рукой и отвел ее за спину, так что горящий конец факела смотрел в противоположную от гроба сторону. Распорядитель подхватил изогнутый нож, встал позади зятя Рани, тот стоял неподвижно, как посетитель цирюльни, которого сейчас будут брить, хоть и заметно нервничал. Распорядитель взял нож не за рукоять, а за лезвие, нацелился в основание горшка и ударил по нему острием ножа, проделав маленькую ровную трещину, из которой теперь струилась вода. Барабанщики застучали резче, громче, зять Рани по наказу распорядителя торжественно и осторожно обошел вокруг гроба против часовой стрелки, с горшком на левом плече и факелом в правой руке. Распорядитель шел следом, правой рукой шлепая по воде, сочившейся из горшка, и разбрызгивая ее в сторону от гроба, — жест, смысла которого Кришан толком не понял. Едва зять Рани описал один круг вокруг усопшей, как распорядитель велел ему остановиться в изголовье гроба, снова взял нож, ударил по горшку, на этот раз чуть выше, и проделал вторую дыру, так что струйка воды усилилась и омочила землю под ногами зятя Рани, а он второй раз направился вокруг гроба. Кришан обратил внимание на зятя Рани, еще когда гроб стоял в доме, и сейчас поразился тому, как плавно он выступает в мягком вечернем свете, как красив его торс, смуглый и мускулистый, перечеркнутый белой нитью, какая широкая у него грудь и плечи. Кришан заметил, что вся спина у него исполосована шрамами, и от этого стоическая, грациозная его осанка производила еще большее впечатление; по горшку ударили третий раз, зять Рани в третий раз направился вокруг гроба, и Кришан подумал, что, наверное, эти шрамы оставили на его спине уже после войны солдаты правительственных войск: зятю Рани в ту пору было лет двадцать с небольшим, а к мужчинам его возраста относились с подозрением независимо от того, были они связаны с «Тиграми» или нет. Едва зять Рани описал третий круг, распорядитель остановил его в изголовье гроба, развернул его спиной к усопшей и велел, не оборачиваясь, разбить горшок и разжечь погребальный костер. Зять Рани замялся, словно горшок, который он нес от самого дома, за это время стал ему дорог, но потом бросил горшок перед собой, тот с глухим стуком упал и разбился, вода хлынула на сухую землю. Все так же не глядя на гроб, зять Рани неловко направил к нему горящий факел, нащупал дрова и отпустил факел. Костер не загорелся, но в этом не было ничего необычного: обязанность родственника разжечь погребальный костер — не более чем символическая традиция, так что распорядитель велел зятю Рани отойти от костра, разрезал нить на его груди и положил ее в ноги усопшей. Потом открыл упаковку камфорных таблеток, бросил несколько штук на землю и протянул зятю Рани спички. Тот присел на корточки рядом с костром, чиркнул спичкой, поджег таблетки, потом лег на живот, растянулся на пыльной земле перед пламенем, распростерся в последний раз перед Рани. Неторопливо поднялся, по-прежнему не поворачиваясь лицом к гробу, и направился прочь от костра, к выходу из ограды. Послышалось шарканье, Кришан обернулся и увидел, что кое-кто из мужчин пошел следом за зятем Рани. Кришан вспомнил, что смотреть, как сжигают труп, считается делом нечистым, но не хотел оставлять Рани до того, как костер разгорится, ему показалось нелепостью уходить раньше времени, проделав столь долгий путь; Кришан огляделся, заметил, что некоторые мужчины по-прежнему стоят, заложив руки за спину, и не думают уходить, пока тело не будет сожжено, и вновь устремил взгляд на костер.