— Да ты… Да ты сволочь! Троцкистская гадина! — выкрикнул он в исступлении. — Я таких сам, лично, в Гражданскую расстреливал! А сейчас тебя расстреляю! — рука его лапнула кобуру, откинула клапан и выдернула наган. Я смотрел на него и… — улыбался…
— СВОЛОЧЬ! — с ненавистью выдохнул он — щас ты у меня здесь сдохнешь. Сдохнешь как шелудивая собака! Я продолжал смотреть на него — с улыбкой, поощрительно: ну давай; давай — стреляй…
Тишина обрушилась на кабинет; воздух, казалось, стал вязким и густым, словно мёд. Выдернутый из кобуры наган медленно поднимался в руке чернявого человечка, вообразившего себя вершителем человеческих судеб… Целившийся в меня ствол поднялся до уровня моего бедра и пополз выше… Вот он уже целится мне в пах, а теперь — в живот. Казалось бы вот она — цель, но ствол упрямо ползёт вверх… На секунду замер против моего сердца и… медленно пополз выше… В глазах Мехлиса мелькнуло непонимание, затем растерянность… А ствол продолжал жить своей жизнью и подниматься всё выше — к моей улыбке на безмятежном лице. Лицо Мехлиса побагровело; на лбу и висках вздулись извилистые уродливые синие вены… Крупные капли пота покатились по лбу, вискам, щекам, переваливаясь через чёрно-синие вздутия вен! В зрачках заметался ужас; из раскрывшегося рта вырвалось нечленораздельное мычание, в перемешку со стоном: Аааа… и поеее… Наверное он хочет сказать: Не надо… и Пожалей… — отстранённо подумал в моей голове кто то чужой… А ствол уже смотрел в потолок и продолжал свое страшное, в непредсказуемости, неумолимое движение. Наконец отверстие, выпускающее смерть, замерло напротив раскрытого рта и двинулось внутрь. Маленький Хозяин одной из самых могущественных организаций Советского Союза перестал вести бессмысленную борьбу со своим оружием и покорно закрыл глаза, подчиняясь неумолимому року: фатуму, судьбе. Я, не прекращая улыбаться, моргнул и палец, лежавший на спусковом крючке, судорожно дёрнулся, выпуская в ствол свинцовую смерть…
В абсолютной тишине комнаты, словно гром, прогремел выстрел! Пуля пробила череп и вылетела из затылка, увлекая за собой осколки костей; кровавые ошмётки и куски серой слизи… Тело главного комиссара, словно разом лишённое внутренней поддержки, мешком рухнуло на пол. Наган, в безвольно откинутой руке, грохнул рукояткой об пол, извещая свидетелей произошедшей трагедии: мой хозяин М Ё Р Т В… Я резко развернулся к «приближённым» Жукова и Мехлиса, застывшим каменными изваяниями — выводя их из ступора от увиденной ими трагедии(к ступору — каюсь, приложил личное участие), которая станет для многих из них их личной трагедией:
— Да что ж вы за подчинённые такие! — крикнул в оживающие лица — у вас на глазах ваш начальник в себя стреляет, а никто из вас не бросился к нему, чтобы удержать от самоубийства! САМОУБИЙСТВО! Нужное слово было произнесено; прозвучало громко и отчётливо. И стало истиной в последней инстанции. Для всех находящихся здесь!
— Так! — начал командовать я — вы — подчинённые: подхватили самоубийцу и вынесли из кабинета! А дальше — сами решайте, что делать! Если вдруг я понадоблюсь для дачи показаний — найдёте меня в моём расположении… Или дождётесь, когда я там появлюсь. Ну чего стоите — как бараны! — прикрикнул на заторможенных политработников — давайте уносите: нам с командующим работать надо — немец не поймёт наших трагедий! Тело, наконец то вынесли из кабинета…
— А ты, товарищ Жуков — чего расселся? Давай выходи: моя информация не для посторонних ушей! Генерал армии медленно поднялся, словно столетний дед; взглянул на меня полубезумными глазами и вышел из кабинета, по старчески шаркая ногами…
— А теперь, товарищ командарм — давайте займёмся с вами делом…
Вернулся к себе в расположение, а возле штабного автобуса уже собрались мои комбаты и командиры объединённых групп: курят, байки травят; косточки, наверное, кому то перемывают… Надеюсь не мне? Увидели меня, собрались, подтянулись…
— Что там интересного было товарищ командир? — на правах зама поинтересовался Молодцов. Я пожал плечами:
— Да ничего особенного — рутина, рабочие моменты… Вот разве что товарищ Мехлис, непонятно каким ветром сюда занесённый — застрелился из своего нагана в кабинете командующего… — произнёс равнодушно… Комбаты, как по команде глянули на напрягшегося Молодцова, а потом на меня и в их глазах засветилось возросшее уважение к своему командиру… Открыл дверь в «штаб»; жестом «загнал» подчинённых туда. Расселись…
— Товарищи командиры! Я решил: хватит нам уже мародёрничать — скоро добытые, в честном бою, трофеи девать будет некуда!
— Ну… — было бы добро, а куда, или кому отдавать найдётся точно — возразил обычно немногословный Мартынов. Кивнул, соглашаясь:
— Поэтому мы проведём операцию по уничтожению противника и его техники — чтобы знал, с кем дело имеет! Ну и прихватим у него немножко: нельзя вот так — сразу отказываться от своих привычек: удача нас не поймёт. Командиры заулыбались, посыпались шуточки…
— Один батальон порезвится в тылу противника; остальным, у моста — прикрывать его выход с той стороны. Прикрывающие комбаты подтягивают к реке — незаметно, 105мм пушки; Бюссинги; ЗСУ Ганомаги и пулемётные расчёты… Если пулемётчики сами пройдут через лес, то Бюссингам, Ганомагам и пушкам нужно подготовить проход к опушке леса. Скрытно! Ночью они должны выдвинуться на позиции. Расстояние между пушками, Ганомагами и Бюссингами — чтобы снаряд, взорвавшийся между ними никого не задел. Но нужно сделать так, чтобы ни один снаряд не прилетел с той стороны!
— А кто пойдёт на ту сторону порезвиться? — с затаённой надеждой произнёс кто то из командиров. Я с горечью вздохнул:
— Вот всегда подозревал, что вы лентяи, а сейчас убедился: нет, чтобы спросить — кому где готовить позиции, так нет — всё полегче себе хотите выбрать! Командиры заулыбались — шутит командир…
— Да мы что… Мы же просто так поинтересовались…
Покой мне только снится… Отправил командиров заниматься делом; отдал приказ заму по тыловому обеспечению: подготовить к транспортировке грузовик с продуктами для госпиталя и грузовик с медикаментами — это очень приличный «подарок»! Для госпиталя 282й стрелковой дивизии, стоящей на обороне моста у Погара… Нет — излишней филантропией я не страдал и раздавать имущество Спецназа направо и налево не собирался. Но там, где стоят в поддержке красноармейцев мои бойцы: в 282ой дивизии у Погара и в 260ой у Почепа — помогу… Прибывшие последними эшелонами желающие послужить в Красной Армии направлены в эти же дивизии: 2640 человек в 260ю и 2450 — в 282ю. И оружие им было выдано — ещё там, в Кричеве, когда разместились в вагонах. И госпиталям помогу: бойцы удерживали плацдармы и не их вина, что отдали немцам мосты… Раздался требовательный стук в двери. Ну кто там не даёт мне и минуты покоя?! Распахнул двери… Ну конечно — сладкая парочка! Грета, проверив Марию, сделала ей своей заместительницей. А ко мне — по любым вопросам, ходят только вместе: стерегут, наверное друг друга… Хмуро поздоровался… Грета, не обращая внимания на неласковый приём, спросила:
— Мне сообщили, что вы приказали грузить в грузовик медикаменты… Я хотел уже было возмутиться подобной наглостью: я что — уже не распоряжаюсь имуществом Спецназа?! Но Грета меня опередила, мягко, ласково, вкрадчиво — настоящая умная женщина:
— Вы, я так понимаю, отправляете всё это в госпиталь? И тоже едете туда? Я чуть не открыл рот от изумления — как она догадалась? А тут и Мария влезла со своим комментарием:
— Мы вас одного в госпиталь не отпустим! А то привезёте оттуда ещё кого-нибудь! А нам и среди своих проблем хватает! Я покраснел:
— Так вы со мной хотите поехать? Я не возражаю… Идите перекусите, да тронемся, чтобы засветло добраться… Я и сам хотел их взять с собой: пусть посмотрят раненых — может кому помогут, а кого то заберём с собой: всё же у нас условия лечения намного лучше. Дамы поедут в кабинах грузовиков; я — в своём Бюссинге. А в кузов транспортного Ганомага положат, на всякий случай, несколько специальных носилок для транспортировки на бронетехнике и кое что — что ещё — я попросил подготовить кладовщика. По секрету от всех… Глянул, перед выходом из автобуса в зеркало — м… да… Я старый солдат и не знаю слов любви… Нет — слова то я знаю, но выгляжу, прямо сказать, как огурчик — маринованный… С этой войной — нет времени ни на отдых; ни на любовь; ни на себя любимого… А может я уже старый брюзга стал… Эх — где мои 18 лет? Ну, или хотя бы 28?!