Чтоб все мечты мои сбылись — в походах и боях… — запел, глядя в даль — с лёгкой улыбкой на губах…
Из далека мне улыбнись — моя любимая… Бойцы несмело, в разнобой, подхватили, улыбаясь припев… И казаки тоже…
В кармане маленьком моем — есть карточка твоя… — новый куплет…
Так значит мы всегда вдвоём — моя любимая… — задушевно запели все: и казаки и бойцы. По залу поплыла мелодия вальса… Проиграл куплет и закончил песню припевом, растягивая последние, главные слова: Мояя… любиииммммааааяяяяяяя… Девушки восторженно захлопали; захлопали и бойцы… Снял ремни баяна с плеч со словами:
— Ну вот… спел… даже больше, чем две… Пусть теперь ваш певец поёт… Все загомонили недовольно, а строгая девушка с косой шагнула вперёд, не спуская с меня пронзительного взгляда и попросила:
— Спойте ещё товарищ командир! Вряд ли мы такое ещё услышим…
— Ну… — если такая очаровательная девушка просит — какой мужчина может ей отказать — правда Олеся? Девушка вздрогнула, а я накинув ремни на плечи, произнёс тоном конферансье, но проникновенно:
— Эта песня исполняется для простой девушки из местечка Прилуки, что — в Белорусском Полесье — возле самой границы с Польшей…
Жила в белорусском Полесье кудесница леса — Олеся..
Считала года по кукушке. Встречала меня на опушке… — повернувшись, пропел девушке. Она охнула, закрыла рот ладонью…
Олеся, Олеся, Олеся… Так птицы кричат. Так птицы кричат…
Так птицы кричат в поднебесье. Олеся, Олеся, Олеся…
Останься со мною Олеся… — пропел глядя ей в глаза и закончил утверждая: Как сказка, как чудо, ка песня… Отвернулся, чтобы не смущать. Тревожно зазвучали басы левой стороны баяна…
Боясь, что вернутся морозы… Заплачут в апреле берёзы…
Олеся к ветвям прикоснётся… Росою слеза обернётся… С надрывом в голосе запел припев, не смотря на девушку… Заметил, как с её именем в припеве несколько молодых парней машинально двигают губами — видимо шепчут её имя… Наконец — третий куплет:
И ночью и днём повсеместно — страданья снимает Олеся… — запел, снова глядя девушке прямо в глаза. В нашем времени такие слова звучали бы фривольно и двусмысленно, но здесь — в госпитале — они говорили только об одном — бескорыстной помощи раненым…
Живёт в ожидании счастья… А с ним нелегко повстречаться! — спел-выкрикнул ожесточённо последние слова. Мир взорвался на куски! Небо рухнуло на землю, накрыв меня с Олесей прозрачным хрустальным куполом! Остались только я и ОНА! Стоим друг против друга и я пою — пою ТОЛЬКО ЕЙ! Вся сила вербального и невербального воздействия вливалась в мои слова для неё — ОЛЕСИ:
ОЛЕСЯ! ОЛЕСЯ! ОЛЕСЯ! Так птицы кричат… — слова яркими радужными лентами скользили к девушке, страстно обвивали её…
Так птицы кричат в поднебесье: ОЛЕСЯ! ОЛЕСЯ! ОЛЕСЯ! С нежностью, словно хрупкий цветок, протягивал я девушке слетающее с губ СЛОВО — ЕЁ ИМЯ! Олеся подалась ко мне: шаг, второй…
Останься со мною ОЛЕСЯ… КАК СКАЗКА, КАК ЧУДО, КАК ПЕСНЯ… — с невероятной нежностью прошептал, утонув в бездонном колодце карих глаз! И разорвал контакт — не в силах выдержать поток обожания, нежности, любви девушки из Полесья… Проигрыш и… последний припев: пою его опустошённый; с грустью, лёгкой горечью и несбыточной мечтой: такой близкой и… такой далёкой…
Останься со мною Олеся… Как сказка, как чудо, как песня… Отзвучал последний аккорд; звуки растаяли в тишине зала. Поднял голову: по слезам девушки текут слёзы; губы что то шепчут… Ну я выдал, однако — сам такого от себя не ожидал!
Да это не ты выдал… — поправил меня в голове реалист — эта девушка — последняя любовь капитана… Настоящая любовь: встречались, гуляли; даже целовались — несколько раз… А потом навалилось: прорывы и переходы через его участок границы польских банд; контрабандистов; белогвардейских диверсантов — схватки, погони, перестрелки… Не было времени не только на любовь и сон — на работу с личным составом времени не хватало… Но всё же верилось: вот-вот ещё немного; вот ещё раз покажем, что на этом участке всех преходящих ждёт только плен или смерть и уж тогда… А ТОГДА ПРИШЛА ВОЙНА! И пришёл последний, смертельный бой…
— Товарищ капитан! — выкрикнула она с надрывом — почему вы не приходили?! Я вас так ждала!! Я ТАК ЖДАЛА!!! Ответил скорбно:
— Война Олеся… Война, будь она проклята… Олеся подошла ко мне:
— Спасибо вам товарищ капитан! За всё спасибо! — всхлипнула девушка. Наклонилась ко мне, обхватила руками шею; неумело ткнулась, влажными от слёз губами в небритую щёку и выбежала в коридор — только каблуки простучали… Вздохнул огорчённо, проводив глазами выскочившую в коридор девушку, пробормотал покаянно:
— Ну вот… Довёл девушку до слёз… И отчаянно рванул меха баяна!
Глава шестнадцатая
С нашим командиром не приходится тужить…
А народу заметно прибавилось: добавились санитарки и обслуга постарше: прачки, поварихи… Раненые уже толпились в коридоре… Принесли даже неходячих, усаживая из на табуретах… Пальцы забегали по клавишам, выдавая длинный проигрыш; в тех местах, где бухал большой барабан — его заменял мой голос… Запел:
У главврача сегодня день рожденья. Ей сегодня 35 лет…
Я несу в подарок поздравленья и красивый розовый букет…
А помнишь день рожденье в 6 м классе и тебе 13 лет… — повернулся к главврачу, раскрывшей глаза от изумления:
Вот тогда на зависть всем ребятам я принёс свой розовый букет!
Розовые розы — Тоне Москалёвой; Тоне Москалёвой — однокласснице моей! — пел, обращаясь к слушателям… и повернулся к Тоне:
Розовые розы — я дарю ей снова: в память наших школьных; в память наших школьных дней! — пропел, улыбаясь. Длинный проигрыш
Знаю Тоня — мы уже не дети: у тебя друзья свои… — кивок в сторону кавалериста — капитан мед службы раздражённо дёрнула плечом…
Только годы лучшие на свете — дарит память нам двоим…
У Тони Москалёвой день рожденья — ей сегодня тридцать пять лет — пропел «непонятливым» слушателям: кто не понял кому эта песня…
Я принёс в подарок поздравленья и красивый розовый букет! — пропел, глядя в глаза своей бывшей однокласснице! Та стояла растерянная, прикусив, по привычке, в минуту сильного волнения, верхнюю губу… По подбородку: капля по капле, медленно стекала тоненькая полоска крови. Так ведь и гимнастёрку запачкает — мелькнула отстранённая мысль, а я продолжал — пропел припев… Закончил, встал, снял ремни баяна, поставил на табурет. Чуть повернул голову: из коридора ко мне подошёл мой боец и протянул обрезанный крафтовый бумажный мешок, туго замотанный снизу верёвкой… Размотал верёвку, сунул внутрь бумажного «пакета» правую рук; левой расправил снизу «пакет» и взявшись за верхушку, на манер фокусника, потянул вверх… Октябрь месяц… Средняя полоса России… По залу поплыл потрясающий аромат летних роз, перебивая тяж1лый запах хлорки, лекарств, тяжёлого мужского пота. В руке у меня — большой букет розовых роз! А что: Мария там — у водопада, сотворила из ничего бутылку портвейна, а я чем хуже? Обвёл взглядом превратившихся в застывшие изваяния слушателей:
У вашего главврача сегодня день рожденья! Говорят женщине столько лет — на сколько она выглядит… Я дарю ей 25 роз: по розе на один год! Пошёл к Тоне — она шагнула навстречу. В её глазах слёзы; на подбородке — кровь из прокушенной губы… Протянул букет роз…
— Но как же… — прошептала она в мёртвой тишине прозвучавшие громом слова — ты же сгорел… умер… — поправилась она…
— Жив, как видишь… — усмехнулся я — потом расскажу… может быть… Ну… — с днём рождения… — и наклонившись к уху добавил — Мамми… Москалёва вздрогнула: тогда, в детстве, она прочитала Марка Твена про жизнь чернокожих рабов и рабынь и возмущалась: как так можно поступать с женщинами — жестоко и несправедливо. И всё возмущалась о судьбе чернокожей рабыни-служанки откликающейся на имя Мамми… А я её дразнил этим именем. Иногда…
— Подожди… Достал платок из нагрудного кармина — не первой свежести, конечно, но для меня это не важно. И медик этого не заметила — не отстранилась… Провёл платком по влажным ресницам; перевернул и стёр с припухшей губы кровь, прикасаясь к губе пальцами. Пустил немного тёмной силы для быстрого заживления: ну вот и всё — словно ничего и не было — только лёгкое покраснение…