— Да что ты понимаешь вообще?! — звонко взвизгивает Синклер и прячет заплаканное лицо в ладонях. По крайней мере, бурная истерика в разы лучше апатичного анабиоза.
— Ты правда хочешь это знать? — одним рывком я пододвигаюсь к рыдающей блондинке и впиваюсь стальной хваткой в хрупкие запястья, вынуждая её убрать руки и посмотреть мне в глаза. — Всего пару недель назад я встретила родного брата. Вот только вместо родственных объятий он попытался вцепиться зубами мне в глотку. И непременно вцепился бы, если бы я не пустила пулю ему в лоб. Своими же руками, ясно?
Энид растерянно хлопает слипшимися от слёз ресницами и громко шмыгает носом.
Но зато теперь она действительно меня слушает — и потому я продолжаю.
— Думаешь, легко было это сделать? Думаешь, я могу спокойно спать ночами после того, как спустила курок? — противная щемящая боль царапает внутренности тупым зазубренным ножом, но усилием воли мне удаётся сохранить ровный уверенный тон. — Вот только жизнь продолжается. Видишь, солнце снова взошло над горизонтом? Пагсли умер, Аякс умер, куча других людей умерли. Они все мертвы. А мы остались жить. А если ты хочешь подохнуть от депрессии, я могу упростить задачу и выстрелить тебе промеж глаз. Хочешь?
— Нет, — тихо выдавливает Синклер, и я наконец вижу слабые проблески эмоций в её угасшем взгляде.
Она явно сбита с толку — похоже, полагала по простоте душевной, что я начну сыпать бесполезными заезженными фразами о том, что всё будет хорошо, нужно только потерпеть.
Чушь собачья. Пресловутое «хорошо» не наступит никогда. Жизнь в равной степени жестока ко всем, и ливень льёт на святых так же, как и на грешных.
— А раз не хочешь подохнуть, съешь этот хренов ужин, покорми ребёнка и перестань наконец себя жалеть, — я резко разжимаю хватку на тонких запястьях девчонки и уже намереваюсь отодвинуться, но Энид с неожиданной силой хватает меня за руку, не позволяя уйти.
— Подожди, Уэнс… — в тихом голосе явственно угадываются умоляющие интонации. — Посиди немного со мной… И с Эдмундом. Как ты считаешь, это хорошее имя?
Oh merda. Скажи мне кто-нибудь всего несколько месяцев назад, что я добровольно соглашусь проводить время в компании молодой мамаши и её хныкающего чада, я бы решила, что этот человек крепко повредился умом. Но странное идиотское чувство глубоко внутри отчаянно противится рациональному желанию уйти. Кажется, люди называют это совестью. Или сочувствием.
Впрочем, какая разница, как это называется, если я соглашаюсь почти без колебаний — машинально закатив глаза, тянусь к подносу и водружаю его прямо на постель перед зарёванной блондинкой.
— Ты съешь всё, — заявляю я безапелляционным тоном, и Синклер с удивительной покорностью принимается за еду.
Покончив с ужином, она послушно опустошает стакан воды и берёт сына на руки — лицезреть сцену кормления мне не особо хочется, но деваться некуда. Блондинка расстёгивает верхние пуговицы джинсовой рубашки, которая велика ей на несколько размеров — похоже, это одежда Аякса — и обнажает одну грудь.
— Я даже не умею это правильно делать… — тихо жалуется она, удобнее перехватывая младенца свободной рукой и без особого успеха пытаясь направить сосок в его крошечный рот.
Сама не веря, что делаю это, я подсовываю одну пухлую подушку под сгиб её локтя, упирающегося в колено, вторую подкладываю за спину для удобства.
В детстве я неоднократно видела, как мать кормила Пагсли — всегда считала это зрелище на редкость отвратным и никогда даже не могла вообразить, что однажды подобные знания пригодятся мне на практике. Кошмар.
Энид взирает на меня с удивлением.
— Неправильно держишь, — не без труда поборов неискоренимую неприязнь к недоразвитому подобию человека, я протягиваю руку и осторожно касаюсь детской макушки раскрытой ладонью. — Поверни его боком и придерживай затылок второй рукой.
Растерянная блондинка послушно исполняет незамысловатые указания, и младенец наконец принимается сосать с тихим причмокиванием.
И хотя взгляд Синклер по-прежнему выглядит болезненно пустым, на искусанных бескровных губах появляется слабая тень улыбки.
От нечего делать я принимаюсь разглядывать интерьер спальни. По планировке она напоминает мою комнату — такая же широкая двуспальная кровать с двумя тумбами по бокам, такие же полки на стенах, заставленные книгами и фарфоровыми статуэтками, такое же окно с плотными бархатными шторами. Отличается только цвет обоев и постельного белья — насыщенно-изумрудный вместо блёклого песочного. Боковым зрением замечаю несколько фотографий в рамках, хаотично расставленные на книжных полках.
Любопытно.
Я поднимаюсь на ноги и подхожу ближе, внимательно рассматривая снимки. На самом большом из них запечатлено семейство мэра в полном составе на каком-то светском рауте — Лариса в длинном платье глубокого красного цвета держит за локоть статного седовласого мужчину в изысканном чёрном костюме. Рядом с ними стоит улыбающаяся темноволосая девочка, в которой смутно угадываются черты Дивины. На соседней фотографии уже повзрослевшая дочь мэра обнимает обеими руками пушистого померанского шпица, на следующей — Уимсы в горнолыжных костюмах на фоне заснеженного склона и кристально чистого лазурного неба. Множество моментов обычной жизни счастливого семейства, которая уже никогда не вернётся.
Негромкий стук отвлекает меня от созерцания застывших образов чужого потерянного прошлого. Дверь приоткрывается с тихим скрипом, и на пороге появляются мои спутники.
Хренов герой входит первым, следом — Тайлер и Бьянка. Энид прикладывает указательный палец к губам, призывая их двигаться тише — похоже, после кормления младенец заснул.
— Надо поговорить, — негромко произносит Торп. Он слегка наклоняется, потянувшись к стоящему неподалёку стулу, и я тут же замечаю на его шее яркие лиловые отметины от собственных укусов. В голове вихрем проносятся обжигающе чувственные воспоминания о прошлой почти бессонной ночи, но усилием воли я отгоняю эти непрошеные мысли. Хренов герой усаживается на стул, уперевшись локтями в колени, и понижает голос до вкрадчивого шепота. — Мы должны решить, что будем делать дальше. У нас всего одна машина на ходу, почти нет бензина и еды. Я поговорил с Ларисой, и она не возражает, если мы задержимся тут на неопределённый срок.
— Что тут думать? — едва слышно бормочет Бьянка, устроившись на краю постели. — В этом доме есть всё необходимое для нормальной жизни. Останемся здесь, и дело с концом.
— Согласен, — кудрявый миротворец садится прямо на пол, уперевшись спиной в мягкое изножье кровати. — Мы ищем прошлогодний снег. Может, в Сент-Джонсе и вовсе ничего нет?
Удивительно, как быстро они позабыли о своём драгоценном радиосигнале — всего одна ночь в уютной постели на чистых простынях, и мечты о чудесном спасении враз стали ненужными.
— А ты что думаешь? — Торп вполголоса обращается ко мне, и я невольно вспоминаю недавние слова Барклай. Он послушается только тебя. Вот только я не до конца уверена, какое решение будет более правильным.
— Проголосуем, — обычно демократия мне не свойственна, но в создавшейся ситуации разумнее будет решить вопрос сообща.
— Хорошо, — хренов герой мгновенно кивает в знак согласия, подтверждая утверждение своей бывшей. — Кто за то, чтобы остаться тут?
Как и ожидалось, Тайлер и Бьянка вскидывают руки практически одновременно. Энид заметно колеблется — кусает обветренные губы, опасливо косится на мирно спящего сына… и после непродолжительных размышлений робко приподнимает ладонь вверх. Ксавье слегка морщится — похоже, ему подобный расклад вовсе не по вкусу. В большей степени я с ним солидарна, но численный перевес отнюдь не на нашей стороне. Деваться некуда.