— Пожалуйста, Аддамс… — очень тихо шепчет девушка и устало прикрывает глаза, не в силах противостоять невыносимой боли во всём теле.
— Нет… — Галпин тоже зажмуривается, словно сомкнутые веки помогут ему абстрагироваться от жуткой реальности, в которой мы вынуждены пустить пулю в лоб своему же человеку.
Где-то на заднем плане слышны надрывные всхлипы блондинки и громкий плач младенца.
Зато хренов герой уже долгое время не произносит ни звука — машинально оборачиваюсь в его сторону, впервые в жизни желая, чтобы фатальное решение принял кто-то другой. Чтобы кто-то избавил меня от ответственности за чужую жизнь. Чтобы кто-то помог мне сделать правильный выбор.
Хоть и прекрасно знаю, что никаких других вариантов попросту не существует.
Торп нервно сглатывает, растерянно пожимает плечами, смотрит мне в глаза беспомощным взглядом, полным смятения — никогда прежде я не видела его настолько потерянным. И хотя я всегда крайне скептически относилась к его роли самопровозглашённого лидера, но уже успела привыкнуть, что хренов герой сохраняет трезвый рассудок даже в самых критических ситуациях, что на него всегда можно положиться. Невыносимо странно видеть его настолько… сломленным.
— Пожалуйста, Уэнс… — совсем вяло бормочет Бьянка, а пару мгновений спустя её крепкая хватка на моём запястье ослабевает. Она снова впадает в лихорадочный полубред и начинает тихо шептать бессвязную чушь. — Папа, не уходи… Папа, останься с нами… Можно я схожу в гости к… Мы с Кэсси хотим собаку…
Oh merda.
Я больше не могу это слышать.
Больше не могу бездейственно наблюдать, как пламя жизни медленно угасает в её теле под действием аномальной заразы, причиняя нечеловеческие мучения. Никто не должен переживать такой кошмар наяву. Никто не заслужил таких невыносимых страданий.
Особенно… наша подруга.
Моя подруга.
— Тайлер, отойди, — приказываю я, резко подскочив на ноги и стараясь игнорировать безотчётное желание зажать уши руками. Кудрявый миротворец заметно колеблется, с сомнением покосившись на доморощенного лидера — словно ждёт, что Торп меня остановит. Но он не останавливает и не произносит ни единого слова. А мне приходится надавить на Галпина. — Тайлер, забери Энид с ребёнком и уведи их в машину.
Это срабатывает — тяжело вздохнув, он смахивает с глаз невидимые слёзы и медленно принимает вертикальное положение. Пару секунд взирает на бессознательную Барклай с болезненным выражением лица, а потом наконец собирается с силами и направляется к истошно рыдающей блондинке. Когда они скрываются в Кадиллаке, наступает моя очередь соскрести воедино жалкие остатки самообладания, чтобы совершить единственно правильный в данной ситуации поступок.
Получается далеко не сразу.
В грудной клетке словно ворочается раскалённый добела кусок металла вместо сердца — становится почти физически больно. Дыхание перехватывает, лёгкие будто бы сжимаются в тугих тисках, в горле возникает мерзкий колючий комок, а в уголках глаз начинает предательски пощипывать.
Но суровый голос рационального мышления упорно твердит, что каждая секунда промедления только оттягивает неизбежное и усиливает мучения ни в чём не повинного человека. Я должна. Обязана.
Каждый шаг по дороге за оружием даётся с таким титаническим трудом, как будто я сама медленно бреду на эшафот. В голове подобно навязчивому метроному стучит одна-единственная мысль — должна, должна, должна… Стиснув зубы до боли в челюстях, я наклоняюсь за автоматом и отточенным движением перевожу флажок предохранителя в режим одиночного выстрела. Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов как перед прыжком в ледяную воду, а потом возвращаюсь обратно к Бьянке — и останавливаюсь как вкопанная, никак не решаясь нажать на спусковой крючок.
Неосознанно оттягиваю фатальный момент, зачем-то вообразив себе песочные часы — крохотные песчинки очень медленно перетекают из одного резервуара в другой. Я решаю, что выстрелю тогда, когда упадёт последняя.
Такая несусветная глупость, но мне жизненно необходимо хоть немного времени, чтобы собрать воедино всю решимость.
Где-то в глубине души ещё теплится слабый огонёк надежды, что с минуты на минуту Барклай откроет глаза и скажет, что ей внезапно стало лучше. Но такому никогда не бывать. Это лишь бесплодные фантазии моего разума.
Но малая часть безвольных мыслей всё же воплощается в реальность — спустя несколько томительных секунд она действительно приходит в сознание. Резко распахивает подёрнутые пеленой глаза и мгновенно закашливается, схватившись здоровой рукой за грудную клетку. Из горла Бьянки вырываются жуткие клокочущие звуки, а на обветренных губах выступает тёмная кровь со сгустками.
Мне становится чертовски плохо — не морально, а физически. Голова начинает кружиться, виски взрывает резкой болью, желудок скручивает тошнотворным спазмом.
Oh merda, как же невовремя.
А потом раздаётся оглушительно громкий звук выстрела — и Барклай падает замертво. Промеж широко распахнутых голубых глаз быстро расплывается кровавое пятно.
Вот только… я так и не нажала на курок.
Резко оборачиваюсь назад, едва сумев сохранить равновесие из-за мерзкого головокружения — и вижу, как хренов герой медленно отводит в сторону автомат Калашникова, принадлежащий миротворцу.
А потом оружие выпадает из его ослабевших пальцев на пыльную сухую землю, и Торп опускается на колени, ссутулив плечи и спрятав лицо в дрожащих ладонях.
Всё кончено.
Дальнейшие действия я произвожу словно на автопилоте — убираю за спину автомат, зачем-то перевязываю высокий пучок на голове, набрасываю на тело и лицо Бьянки ещё влажную простынь, наплевав на то, что цветастая ткань местами испачкана рвотными массами. Какая разница? Барклай мертва, и подобные неудобства её уже не смутят.
Голова продолжает кружиться, но я напрочь игнорирую собственное недомогание.
Украдкой бросаю взгляд в сторону доморощенного героя — он так и сидит на коленях в статичной позе, и сердце в моей груди болезненно сжимается вопреки всем законам нормальной анатомии. Я понимаю его. Oh merda, я слишком хорошо представляю, что он сейчас чувствует — ведь всего пару месяцев назад на его месте была я. Мёртвый брат по-прежнему является ко мне в кошмарах, и время оказалось неспособно залатать эту зияющую брешь в моей душе.
В умении выражать сочувствие я никогда не была особенно сильна, но оставить Торпа в полнейшем эмоциональном раздрае и заняться более существенными вещами — например, придумать, что делать с телом Бьянки, ведь лопаты у нас нет — я не могу.
Поэтому после непродолжительных размышлений я очень медленно приближаюсь к нему и осторожно кладу руку на макушку. Хренов герой отнимает ладони от лица и резко вскидывает голову, встречаясь со мной взглядом — вопреки ожиданиям, его глаза абсолютно сухие, зато всё тело бьёт мелкой дрожью.
— Ты всё сделал правильно, — шепчу я, почти ласково перебирая пальцами мягкие каштановые пряди. Когда-то Ксавье сказал эту фразу мне, и это возымело эффект, пусть и совсем минимальный. По внутреннему наитию воспроизвожу его монолог практически дословно. — Ей больше не больно.
— Я знаю, — Торп коротко кивает, стараясь убедить то ли меня, то ли самого себя.
А потом вдруг перехватывает мою ладонь и тянет вниз, заставляя сесть рядом с ним на пыльную стылую землю. Подчиняюсь без возражений — подбираю ноги под себя, кладу подбородок ему на плечо и устало прикрываю глаза. Наши пальцы переплетаются, и мне вдруг отчаянно хочется забрать себе хоть малую толику той тягостной боли, что теперь много дней (месяцев? лет?) будет точить его душу.