В другое время я бы наверняка раздражённо закатила глаза и ядовито сообщила, что максимально глупо звать на помощь неизвестно кого, находясь на расстоянии многих километров и многих лет от цивилизации, но сейчас моих сил хватает лишь на то, чтобы рвано выдохнуть и трусливо зажмуриться.
Oh merda, я не хочу этого видеть. Я отчаянно мечтаю, чтобы всё произошедшее оказалось очередным ночным кошмаром — ущипни посильнее за руку, и жуткий морок растает без следа. Кажется, я даже впрямь зажимаю кончиками пальцев кожу на запястье и немного оттягиваю, желая почувствовать острую вспышку боли — чтобы физические ощущения заглушили тот мучительный водоворот, что закручивается в душе мощной воронкой, грозящей утащить на самое дно. Проклятье, почему мне вдруг становится так больно?
— Ксавье… Эй! Посмотри на меня! — до моего слуха доносится встревоженный дрожащий голос кудрявого миротворца, а затем — звуки звонких хлопков ладонями по щекам. — Грёбаное дерьмо! Не вздумай отключаться! Эй! Уэнсдэй! Уэнс, твою мать!
Не сразу понимаю, что последняя реплика адресована мне — пока не чувствую, как мужские руки крепко обхватывают мои плечи и с силой встряхивают. Резко распахиваю глаза и упираюсь взглядом в искаженное страхом веснушчатое лицо Тайлера, который нависает прямо надо мной, напряжённо кусая обветренные губы.
— Уэнс, ты слышишь меня? — сосредоточенно спрашивает он, с тревогой заглядывая в лицо.
Вяло киваю, не будучи уверенной в своей способности издать хоть один членораздельный звук. Сердце бешено колотится в клетке из рёбер, болезненно сжимается вопреки всем законам нормальной анатомии, а в горле стоит мерзкий колючий комок, который невозможно проглотить. Ко всему прочему в уголках глаз начинает предательски щипать — Oh merda, неужели я близка к тому, чтобы разрыдаться?
— Ты должна перевязать рану, слышишь меня? Блять, да очнись ты! — почти рычит Галпин, снова встряхивая меня как тряпичную куклу с обрезанными ниточками. — Ты нужна нам!
Едва воспринимаю смысл его слов.
В голове клубится туман, а безотчётный страх смерти нещадно царапает в районе солнечного сплетения старым зазубренным ножом.
Похоже, я так много думала о своей смерти, что окончательно свыклась с этими мыслями и напрочь позабыла, что гораздо страшнее другое — когда в паре шагов от тебя умирает другой человек, а ты не можешь сделать совершенно ничего, чтобы предотвратить кошмарный исход.
Но я должна попытаться.
Должна сделать хоть что-то.
Поглубже вдыхаю сухой пыльный воздух, насквозь пропитанный запахом металла — к горлу опять подступает мерзкая тошнота, но мне кое-как удаётся подавить рвотный позыв.
Не имея никаких сил подняться на ноги, я вяло дёргаю плечами, сбрасывая руки миротворца, и на четвереньках подползаю к доморощенному герою. Я пачкаю ладони в луже крови ещё до того, как успеваю прикоснуться к рваной ране на его шее и зажать двумя пальцами порванный в клочья сосуд. Смутно чувствую биение чужого пульса, и это ощущение становится слабым катализатором для запуска заторможенного мыслительного процесса.
Благо, это не сонная артерия.
Вроде бы это не сонная артерия.
Но вряд ли это нам чем-то поможет.
Oh merda, я ведь не врач — и едва понимаю, что должна делать, и каким образом я могу остановить настолько сильное кровотечение.
— Господи, Господи… — бормочет Энид как заведённая, замерев неподвижной статуей на расстоянии пары шагов от нас. Младенец в её руках истошно надрывается, но блондинка не предпринимает никаких попыток его успокоить. — Что же нам делать, Господи…
Жаль, что Господь не ответит на её отчаянные молитвы — очевидно, грёбаный старик, гордо восседающий посреди облаков, взял бессрочный отпуск три года назад, оставив нас разбираться с этим дерьмом самостоятельно.
— Возьми это… — Тайлер суёт мне в руки какую-то засаленную шерстяную тряпицу, некогда бывшую шарфом.
Но это лучше, чем ничего.
Поэтому забираю у него кусок плотной колючей ткани и прижимаю к рваной ране, безуспешно пытаясь остановить кровотечение. Для удобства слегка приподнимаю голову Ксавье и кладу к себе на колени, напрочь игнорируя тот факт, что джинсы неизбежно пачкаются в луже крови. Пальцы свободной руки запутываются в его распущенных волосах, скользят по мягким каштановым прядям, бережно поглаживают макушку — какая несусветная глупость… как будто это может чем-то помочь.