Несмотря на напряжённость ситуации, уголки моих губ дёргаются в слабом подобии усмешки.
— А твои кретины знают, что ты трясёшься как девчонка, оказавшись выше второго этажа? Вы поэтому поближе к земле жили? — я выразительно изгибаю бровь, откровенно наслаждаясь его смятением.
— Иди к черту, Аддамс, — Ксавье хмурится с нескрываемой досадой. — Если хочешь, прыгай одна. Я выберусь другим способом.
Но мы оба прекрасно знаем, что другого способа нет. Остаться здесь, ровно как и попытаться прорваться через лестничную площадку — чистой воды самоубийство.
Впрочем, если чертов идиот хочет героически погибнуть в бою с мертвецами, почему я должна его останавливать?
Мне нет до него никакого дела.
Как и до остальных скудоумных кретинов.
— Как хочешь. Прощай, — я поворачиваюсь обратно к окну и упираюсь ладонями в широкий белый подоконник, выискивая глазами наиболее удачное место для приземления.
Проржавевшие строительные леса вовсе не выглядят слишком надёжными — доски на них явно успели прогнить. Но мой вес даже в лучшие времена не превышал сорок пять килограмм, а теперь и подавно.
Должно получиться.
Непременно должно.
Сделав глубокий вдох, я взбираюсь на подоконник и мысленно считаю до трёх. Все мышцы рефлекторно напрягаются, адреналин струится на артериям, сердцебиение учащается.
Сейчас или никогда.
Но странное чувство глубоко внутри отчаянно противится моему решению бросить доморощенного героя на верную гибель. Неприятно свербит в груди, царапая тупым зазубренным ножом, не позволяя покинуть наш общий смертельно опасный капкан.
Чертов Торп ведь меня не оставил. Тогда, на их захолустном ранчо… Хотя мог бы. Мы ведь никто друг другу, он не обязан был мне помогать — но помог, рискуя собственной жизнью.
А потом сделал это снова, не позволив подохнуть от внушительной кровопотери.
Oh merda, и откуда в моей голове подобные мысли? Неужели идиотский альтруизм передаётся воздушно-капельным путём или через переливание крови?
— Нет, — я резко спрыгиваю с подоконника обратно в гостиную. — Мы сделаем это вместе, и даже не вздумай со мной спорить.
— Уэнсдэй, ты не понимаешь… — разумеется, он спорит. Ожидать иного было бессмысленно. — Я не смогу. Это точно.
— Трусость тебе не к лицу, — не утруждая себя проявлениями тактичности, я подхожу ближе и останавливаюсь напротив Торпа. Скрещиваю руки на груди и пытаюсь поймать его взгляд — но он, вопреки обыкновению, отводит глаза. Хм. Что-то новенькое.
— Дело не в этом, Уэнсдэй, — бормочет хренов герой странно севшим голосом, машинально потирая переносицу двумя пальцами и упорно не желая посмотреть мне в глаза. — Просто… Когда я был ребёнком, моя мать выпала из окна.
Oh merda, только не проработанных детских травм нам и не хватало. Но разозлиться у меня почему-то не выходит — вместо этого я внезапно ощущаю смутный укол вины за недавние резкие слова.
— У нас в доме было полно прислуги, но окна в своей мастерской она всегда мыла сама… — продолжает рассказывать Ксавье, хоть я об этом и не просила. Отступив ещё на пару шагов назад, он опускается в кресло, ссутулив плечи и потупив взгляд в пол. — Это была дурацкая нелепая случайность, она вдруг оступилась… Но упала не сразу, успела схватиться за подоконник. Я пытался помочь ей. Пытался втащить обратно, но не смог… Мне же было шесть. Она не умерла, нет… Но навсегда осталась прикованной к инвалидной коляске, перестала рисовать… Перестала быть собой.
Я храню молчание, не имея ни малейшего понятия, как прокомментировать очередную историю чужой трагедии — в словах поддержки я не сильна. Даже не понимаю, на кой черт хренов герой вдруг решил поделиться со мной настолько личной информацией — ведь за всё время нашего знакомства мы едва ли обменялись парой фразой без обоюдного ядовитого сарказма. До статуса друзей нам бесконечно далеко.
Но нужно что-то сказать.
Или что-то сделать.
Не с целью выразить сочувствие.
Но с целью заставить его перебороть застарелую детскую фобию, выпрыгнуть из чертового окна и убраться отсюда куда подальше, пока мы не стали кормом для мерзких тварей.
— Нет смысла переживать о том, чего ты не можешь изменить, — начинаю я, тщательно взвешивая каждое слово и шаг за шагом подходя ближе. — Прошлого не вернуть. Но если ты сейчас сдашься и останешься здесь, то лишишь себя будущего. И не только себя.
В два шага я преодолеваю оставшееся между нами расстояние и сажусь на широкий подлокотник кресла. Подобная близость к другому человеку предательски обескураживает, сбивает с толку — приходится выдержать минутную паузу, чтобы собраться с мыслями.