Глаза его закрылись, и он погрузился в сон. Ему привиделся Амрит бар Савалт, смутная фигура в роскошной мантии, подползавший на коленях к высокому трону. А на троне сидел он, Георгий Одинцов, милостью светлого Айдена повелитель необъятной империи.
Далекий гром прокатился над степью, и он сел, изумленно озираясь по сторонам. Небо было безоблачным; ни легкий освежающий бриз с моря, ни чистый, напоенный запахом трав воздух, ни ясный горизонт — ничто не предвещало грозы. Одинцов прислушался. Отдаленные раскаты не утихали, скорее наоборот, но теперь он различил аккомпанирующее им бульканье и сопенье. Опустив глаза, он увидел Чоса. Ратник десятой алы пятой орды Береговой Охраны лежал на спине, выводя носом затейливые рулады. Но для грома они звучали жидковато.
Одинцов поднялся и, обогнув закруглявшуюся стену склада, переступая через ноги и тела спящих, вышел к дороге. Спали, оказывается, не все. За столом еще угощались с полдюжины капитанов да три потчевавших их хайрита — двое постарше, с бородками, и один бритый, голубоглазый, с широченными плечами; на вид ему было лет тридцать пять. Солдаты дежурной окты сидели неподалеку, хмурые и трезвые, как стеклышко: еды у них было вдоволь, но пива только один бочонок. Кое-где у костров еще жарили мясо и разливали остатки хмельного. Шагах в десяти от склада компания подвыпивших хайритов развлекалась метанием ножей; целью служил грубый круг, намалеванный на бревенчатой стене.
Повернувшись лицом к равнине, Одинцов снова прислушался. Гром нарастал; теперь можно было разобрать, что этот непрерывный рокот порождают удары тысяч копыт. К берегу, оглашая степь гулким барабанным боем, приближалось стадо. Или табун лошадей? Он уже видел темную полосу, стремительно надвигавшуюся с северо-запада прямо на костры, спящих людей и палаточный лагерь хайритов. Северяне, однако, сохраняли спокойствие, и Одинцов решил, что с пастбища гонят коней. Он ждал, прикидывая, сколько голов может быть в таком табуне. Судя по грохоту, тысяч пять, не меньше…
В полукилометре от дороги и складов табун свернул к востоку, вытянувшись в неровную линию. Теперь животные приближались медленнее, однако с каждой минутой их можно было разглядеть все лучше и лучше. До них оставалось триста метров, двести, сто…
Одинцов вздрогнул и, раскрыв рот, застыл в немом изумлении. Могучий поток чудовищных, невероятных зверей проносился мимо. Широкие морды с рогом на конце, трепещущие ноздри, глаза, сверкавшие то ли от возбуждения, то ли от ярости… Змееподобные вытянутые тела, на целый метр длиннее лошадиных, бесхвостые, в косматой шерсти… Гибкие шеи, мощные холки, необъятные крупы… И три пары ног, молотивших землю с ритмичностью и силой парового молота.
В этих созданиях странным образом сочетались мощь атакующего носорога с грацией арабского жеребца. Насколько Одинцов мог разглядеть, они были гораздо массивнее лошадей, раза в два-три, однако их движения не выглядели неуклюжими. Чем внимательнее он присматривался к этим странным тварям, тем больше его чаровала стремительная непринужденность их бега. Мастью они напоминали лошадей, но были среди них только вороные, гнедые и темно-пегие. Светлых — белых и серых — не наблюдалось.
Вскоре он заметил дюжину всадников. Хайриты сидели попарно на своих огромных скакунах, которые, в отличие от остальных животных, несли сложного вида сбрую с двумя подпругами. Передний правил, задний щелкал длинным кнутом, направляя бег табуна к хайритскому лагерю. Видимо, эти шестиноги были превосходно обучены — ни один не сбивался с ровного мощного галопа, и кнуты пастухов лишь задавали направление и темп бега.
Словно околдованный, Одинцов глядел на эту могучую живую реку. На чем он только не ездил за свою жизнь! В Азии — на лошадях и верблюдах, в Африке — на слонах и быках, в Никарагуа — на мулах… Животные могли пройти там, где были бесполезны вертолет и джип, но, конечно, уступали им в силе и скорости. Земные животные, но не эти!
Чьи-то сильные пальцы стиснули плечо, и Одинцов обернулся. Позади стояли хайриты, компания метателей ножей; один из них, рослый, светловолосый, нахального вида молодец, крепко вцепился в наплечье его туники.