— Между прочим, в тот первый день вы сами заставили меня поесть.
— Тогда мне было не до долгих рассуждений. Еще немного — и ты бы отправилась на тот свет. Заставив тебя поесть, я выиграл немного времени, чтобы разобраться в том, что произошло с тобой. Сейчас ты встала на путь исцеления, и, по-моему, ты вполне в состоянии решать сама за себя. Я могу дать тебе совет, но ты свободна — следовать ему или нет. Так что решение о необходимости столь болезненного исцеления ты вовсе не обязана принимать сию секунду.
Пакс подобрала с земли какой-то прутик и стала машинально выкапывать им аккуратные круглые ямки. Ряд этих ямок выстроился возле ее ног, затем еще один, и еще. В какой-то момент Пакс представила их себе, как схему боевого строя. Помотав головой, она одним движением смахнула этот чертеж.
— Тогда скажите, — обратилась она к колдуну, — как вы думаете: попросить вас исцелить меня прямо сейчас или еще подождать?
— Я предложил бы тебе такой совет: спроси сама себя, доверяешь ли ты мне; спроси, доверяешь ли ты сама себе; верит ли твой разум в то, что твое тело выдержит новую лавину боли. Спроси себя, нужно ли тебе все это. Может быть, этот шанс излечиться вовсе не привлекает тебя? Ведь если ты по-прежнему собираешься украсить своими костями один из окрестных холмов, то, смею тебя заверить, какой-нибудь орк или стая волков будут счастливы помочь тебе в исполнении этого решения.
Подумав, Пакс чуть слышно произнесла:
— Я сама не знаю, чего хочу.
— Понимаю, — кивнул киакдан.
— Нет, я не совсем правильно выразилась, — поправила себя Пакс. — Я уверена в том, что хочу выздороветь, если это, конечно, возможно. Если все дело в том яде, которым отравлены мои раны, то, разумеется, я попрошу вас попытаться залечить их — любой ценой.
Остаток дня они провели, собирая в роще травы и цветы, необходимые киакдану для ее исцеления. Большинство этих растений были незнакомы Пакс. Колдун не слишком подробно объяснял ей их предназначение. В основном он лишь указывал пальцем на тот или иной росток или побег и говорил, как тот называется. Вечером, оставив Пакс в доме, киакдан ушел в город за едой. Вернулся он не один: поваренок из харчевни помог ему принести все, что было куплено киакданом. Пакс услышала голос мальчишки за дверью. Рассчитавшись, киакдан отослал поваренка обратно в город. Лишь когда мальчик скрылся за поворотом тропинки, он велел Пакс открыть дверь и занести корзины в дом.
— Нам потребуется много еды, — объяснил он, — на несколько дней. Я же проведу день натощак. Зато еда понадобится мне во время лечения. Иначе у меня просто не хватит сил. — Кратко объясняя это, он распаковал несколько буханок хлеба, окорок, нарезанную баранину, вареные яйца и другие продукты.
Следующий день показался Пакс целой вечностью. Она уже привыкла к долгим прогулкам по лесу, и сидеть взаперти оказалось для нее сущей пыткой. Какое-то время она убила на то, чтобы выкупаться и вымыть голову. Чем занять себя дальше, она не представляла. Слоняясь из угла в угол, Пакс совершенно забыла о привычном втором завтраке в полдень. Где-то во второй половине дня желудок напомнил ей о том, что неплохо бы подкрепиться, а оставленные на столе ветчина, хлеб и сыр оказались как нельзя кстати. Когда день стал клониться к вечеру, Пакс забеспокоилась, придет ли киакдан к ужину. Дверь в его личную комнату была закрыта весь день. Постучать туда она, естественно, не осмеливалась. Но в то же время ей казалось, что ужинать без него было бы невежливо.
Когда окончательно стемнело, Пакс зажгла свечи. Вскоре из темного коридора показался киакдан. Не говоря ни слова, он кивнул ей и подошел к окнам, чтобы закрыть ставни. Пакс хотела что-то сказать ему, но повелительным жестом он не позволил ей этого. Подложив дров в очаг, он развел огонь. Пакс стояла посреди комнаты, не зная, что делать дальше. Колдун показал ей на стол, на еду и все так же молча, жестом предложил поесть. Когда она протянула ему ломоть хлеба с ветчиной, он отрицательно покачал головой, но в то же время сел за стол и стал смотреть, как она ест. У Пакс пропал всякий аппетит. Кусок ветчины провалился в желудок, как булыжник. Во рту пересохло. Она, в свою очередь, тоже стала смотреть на колдуна. Тот ободряюще улыбнулся.
На следующее утро она проснулась, чувствуя себя совершенно нормально. Разумеется, усталость давала о себе знать, но не более, чем после обычного боя или тяжелой работы, сделанной накануне. «Ни одной мысли в голове», — отметила про себя Пакс. Ни мыслей, ни каких бы то ни было эмоций. Но тело вполне подчинялось ей, хотя движения по-прежнему были несколько вялыми и неловкими.
Глава III
— Силы к тебе вернутся, пусть и не сразу, — сказал магистр Оукхеллоу, приглашая Пакс к завтраку. — Давай лучше обсудим, что у тебя в душе творится, — добавил он и, отхлебнув козьего молока, уточнил:
— Если, конечно, тебя это по-прежнему волнует. Что скажешь?
Пакс покачала головой.
— Честно говоря, я об этом даже и не думала. Опасности, сражения, храбрость — все это сейчас так далеко от меня.
— Ну-ну, может быть, это и к лучшему. Глядишь, и сумеем спокойно поговорить о том, что тебя так волновало.
Киакдан отрезал еще по куску хлеба и протянул один из них Пакс. Она с удовольствием продолжала завтракать. До сих пор она боялась поверить в то, что у нее ничего не болит, и только сейчас начала осознавать, каким страшным грузом давила боль все это время. Сейчас для нее и в самом деле было не очень важно, сможет ли она в будущем снова стать солдатом. Ей было достаточно того, что она может сидеть вот так за столом и завтракать, не ощущая боли в истерзанном теле. Она почувствовала на себе взгляд киакдана и, подняв глаза, улыбнулась ему. Тот, добродушно усмехнувшись, сказал:
— Ну, по крайней мере, той колдовской отравы в тебе больше нет. Это я по твоему лицу вижу. А теперь скажи, готова ли ты?
— К чему?
— К тому, чтобы поговорить о храбрости. Пакс заметила, что вся напряглась, и попыталась усилием воли заставить себя расслабиться.
— Да, — сказала она.
— Очень хорошо. Тогда слушай. На мой взгляд, твой разум затмили два ошибочных убеждения. Во-первых, ты почему-то решила, что быть храброй ровно настолько, насколько храбры в большинстве своем люди, — недостойно тебя. Тебе, видите ли, храбрости нужно куда больше, чем остальным. Так ведь это гордыня, Паксенаррион, чистой воды гордыня. Вот ты и пришла к выводу, что жить с той мерой храбрости, которая дана каждому нормальному человеку, — это просто позор. Но это же смешно. Посмотри на себя: ты молодая, крепкая, теперь еще и здоровая, силы и ловкости тебе не занимать. Тебе и так дано больше, чем многим. А ты почему-то решила, что не сможешь прожить, если не истребуешь у богов еще чего-нибудь.
Пакс вспыхнула. С этой точки зрения она свое поведение никогда не рассматривала.
— Паксенаррион, я бы хотел, чтобы ты подумала обо всех тех обыкновенных людях, которых ты обычно даже не замечаешь. Они живут своей жизнью, постоянно подвергаясь множеству опасностей: болезни, разбойники, пожары, бури, стаи волков, грабители, убийцы, всякого рода нечистая сила, и самая страшная опасность — это война. У большинства из них нет оружия, практически никто не умеет им пользоваться. У них нет ни времени, ни возможности обзавестись клинком и овладеть навыками ведения боя. Прошлую зиму ты прожила среди них. Теперь ты знаешь, ты прочувствовала, как беззащитна крестьянка против вооруженного человека или городской ремесленник против банды грабителей. Их жизнь полна страха в той же мере, как твоя жизнь в последние полгода. Тем не менее они продолжают жить и что-то делать. Они пашут землю, выращивают хлеб, они ткут материю, из которой шьют для тебя одежду, они делают посуду, сыр, варят эль, изготавливают обувь, мастерят телеги, строят дома. Все то, чем мы пользуемся, делают вот эти испуганные люди. Ты отчего-то решила, что не хочешь быть такой, как они. Но ведь ты еще должна стать такой, как они. Ты должна дорасти до них. Ты должна обрести в себе такую же храбрость, какая есть в каждом из них, прежде чем задумываться о большем.
— Но ведь вы… вы же сами сказали, что у них нет храбрости.
— Вовсе не так. Я сказал, что они боятся. И вот здесь кроется твоя вторая ошибка. Храбрость — это не какая-то сумма денег, большая или меньшая, что лежит у тебя в кошельке. Ее нельзя потратить, потерять, растранжирить. Храбрость от рождения присуща всем живым существам.