– И мне бы этого хотелось, моя радость.- И это была правда. Быть может, если бы время остановилось для меня в ту минуту, я нашел бы в себе силы задушить дешевое, мелкое чувство торжества, которое начинало звучать во мне, сумел бы найти в своем сердце достаточно подлинного жара, достойного ее любви. Если бы только я мог остаться с нею хотя бы на два часа в этой беседке, когда ритм танца еще пульсировал у нас в крови, а лунный свет, и дыхание уходящей зимы, и восторг первых прикосновений сделали ничтожными все препоны, бессмысленными все сложности. Но судьба не подарила нам этих двух часов. Время подобно ссуде из банка: ее предоставляют тебе лишь тогда, когда твой капитал достаточно велик, чтобы ты в ней не нуждался.
16
Когда я подошел к Леддерсфордскому театру, Сьюзен уже ждала меня. Ее лицо казалось необычайно свежим и ярким на фоне прокопченных зданий города.
– Здравствуйте, радость моя! – Я протянул ей обе руки.- Простите, что опоздал.
– Вы плохо себя ведете.- Она крепко сжала мне пальцы.- Никогда больше никуда с вами не пойду,- добавила она, подставляя мне лицо для поцелуя.- Я так ждала этой минуты! Я очень гадкая, правда?
– Вы – мое единственное счастье,- сказал я и вдруг почувствовал себя очень старым.- Сегодня в «Одеоне» хороший фильм,- продолжал я, вытаскивая из кармана вечернюю газету.- И весьма посредственная пьеса в этом театре. А может быть, вы предпочтете что-нибудь другое?
Она опустила глаза.
– Не сердитесь. Но мне не хочется идти в кино. И в театр тоже.
– Почему же я должен сердиться? Только, если вам хочется погулять, место выбирайте сами. Я плохо знаю здешние окрестности.
– У-у, какой гадкий! – воскликнула она.- Я вовсе не говорила, что хочу гулять.
Впрочем, есть такое место – Бентонская роща. У меня там рядом живет подруга. Но мы можем и не заходить к ней.
Она взяла меня под руку, и мы направились к остановке, откуда отходили автобусы на Бентон. Мы шли мимо складов, где стоял тяжелый, маслянистый, но какой-то до странного нефабричный запах необработанной шерсти, мимо прилепившихся к ним тесных контор с неизменной обстановкой из красного дерева и высокими вертящимися табуретами, мимо готического здания текстильной биржи, словно перенесенного сюда с иллюстрации Доре, и я испытывал то же чувство, какое, должно быть, испытывают владельцы больших автомобилей – властители жизни, хозяева, магнаты: город принадлежал мне, он был любящим отцом, его грязь и мрак были фундаментом моего роскошного особняка в Илкли, или в Харрогейте, или в Бэрли, давали мне возможность отдыхать в Биаррице или Монте-Карло и шить костюмы из материи, специально изготовленной для меня,- Сьюзен изгнала из моей души зависть, сделала меня богачом. Мы шли медленно, заглядывая во все витрины: я купил себе пару светлых кожаных ботинок, рубашку из настоящего шелка, дюжину шерстяных галстуков, шляпу из ворсистого фетра за пять гиней, барсуковую кисточку для бритья и спортивную машину «триумф». А Сьюзен я купил большущий флакон духов Коти, норковую пелерину, серебряную щетку для волос, нейлоновую комбинацию и целую банку засахаренного имбиря. Вернее, я все это купил бы, если бы магазины по какой-то непонятной причине не оказались закрытыми.
В автобусе были деревянные сиденья – это напомнило Сьюзен о том, как она ездила по Франции в вагоне третьего класса. И она защебетала, рассказывая своим звонким, ясным голоском о Руане и Париже, о Версале, Реймсе, Сен-Мало и Динане, о Монмартре, Монпарнасе, Лувре, «Комеди франсэз», перечисляя эти названия без всякой рисовки, так что у меня ни разу не возникло ощущения, будто она хвастается: она в самом деле была там, ей там понравилось, и она хотела поделиться своими впечатлениями со мной. В Леддерсфорде не любят тех, кто задирает нос. Собственно, если человек говорит на очень правильном языке, на него уже смотрят с подозрением: значит, подделывается под богача. Ну а если он рассказывает о том, что ездил отдыхать за границу, то это уж наверняка надутый спесью зазнайка, а по сути дела пустышка и ничего больше. Мы ехали на верхнем этаже автобуса, и все, кто был там, слышали болтовню Сьюзен, но она почему-то не вызывала у них возмущения. Наоборот, на лицах у всех была снисходительная улыбка, восхищение с примесью легкой грусти (принцесса снизошла до нас, она здесь, так близко, что до нее можно дотронуться, если осмелеть),- со временем я привык к тому, что так встречают ее всюду, где бы мы с ней ни появились. Мне даже приходило в голову, что если бы задаться целью покончить с коммунизмом в нашей стране, надо было бы собрать сотню девушек вроде Сьюзен, посадить их в автобусы и покатать по Великобритании.
– Как я вам завидую,- сказал я.- Мне бы так хотелось поехать во Францию, пока я не слишком стар и пока это еще может доставить мне удовольствие.
– Ну, вам еще до старости далеко! Вот глупенький!
– Нет, право, я очень старый. Мне двадцать пять лет. Настоящая д. р.
– А что такое д. р.?
– Вы шутите! Неужели вы в самом деле не знаете?
– Право же нет.
– Дряхлая развалина.- И, вытащив из кармана блокнот, я нацарапал в нем несколько слов,
– Что это вы там пишете? – Она заглянула мне через плечо.- Вот гадкий! Я сейчас вырву этот листок.
Я спрятал блокнот в карман.
– Я собираю сьюзанизмы,- пояснил я.- Вчера вечером вы сказали, что у меня голос – как медовые конфеты, а улыбка – ужасно старая и ужасно гадкая. Для начала вполне достаточно.