Заняв позиции, почетная стража замерла в безмолвном ожидании, салютуя оружием. Легионеры не пошевелились, даже когда небеса раскололись во второй раз. С орбиты прибыли новые транспортники, в этот раз в бело-зеленой окраске XIV Легиона, названного Императором Сумеречными Налетчиками и переименованного в Гвардию Смерти его примархом. Его собственная элита, не уступавшая в росте юстэринцам, с лязгом сошла по рампе «Грозовой птицы». Сжимая обеими руками силовые косы, воины тяжелой поступью выстроились в шеренгу. Два отряда застыли лицом друг к другу среди черных скал.
На наплечниках «Савана» не было новых эмблем, а их доспехи оставались почти такими же, как и во время Великого крестового похода и после его завершения – покрытыми грязью, потрепанными, невзрачными. На наручах и поножах не нацарапали нашептанные демонами знаки. Только накопившаяся грязь бесконечной кампании пятнала броню, которые никогда не была чистой, даже когда покидала кузни Барбаруса.
Два отряда застыли в тридцати метрах друг от друга, не пытаясь приблизиться. Не было ни приветствий, ни вызовов, ведь эти убийцы не видели причины нарушать долгое уединение Призрака.
Первым транспортный корабль покинул Повелитель Смерти. Он, прихрамывая и тяжело опираясь на своего жнеца «Безмолвие», вышел из загазованного отсека «Грозовой птицы». Лицо скрывал потрепанный капюшон, а покрытый патиной доспех был закутан в рваные куски некогда прекрасного плаща. Железные сапоги покрывала корка затвердевшей земли с сотен миров. За примархом тянулись кольца пара, выпускаемого из похожих на кишки кабелей. Сгорбленный, каждым вдохом издающий хрип, он всем своим видом демонстрировал недовольство.
И все же не было никаких сомнений в той мощи, что таилась под этой измученной плотью. Даже при кажущейся дряхлости он каким-то образом подавлял все вокруг. Каждый глухой стук древка косы о камни разносился громким эхом. Огромные наплечники говорили о почти безграничной стойкости, способности противостоять силам, которые повергли бы даже его братьев-богов. Нездоровая бледность была не следствием слабости, но порождением долго вынашиваемой горечи, которая брала начало на токсичном мире. Мире, наградившем его почти беспредельной выносливостью.
Когда он дошел до центра круга, все юстэринцы поклонились. С их стороны это был не формальный дипломатический жест, но признание верховного лорда. Того, кто руководил уничтожением целых систем во главе Легиона, чьи светлые корабли стали символом неумолимого, безмолвного и безжалостного убийства.
Если Мортарион и обратил на это внимание, то не подал виду. Он остановился, дыхательная маска поочередно шипела и щелкала. Из тени капюшона пристально смотрели желто-зеленые глаза с тяжелыми веками. В этих глазах отражалась душа, обреченная на вечные страдания.
Медленно и мучительно Повелитель Смерти перенес вес с рукояти косы, откинул покрытый пятнами плащ и опустился на одно колено. Его большая голова почтительно склонилась, то же проделала и свита примарха.
Мортарион за всю свою жизнь преклонял колени только перед двумя живыми существами. Одного он поклялся уничтожить, а второй появился из «Грозовой птицы».
Он, как и его Легиона, далеко превзошел отведенные ему рамки. Прежний динамизм, почти бессознательный талант вызывать у людей обожание, а у армий мечты оказаться под его командованием, давно исчез. Бело-золотой доспех потемнел и запачкался, шкуры затвердели, керамитные пластины сплавились в новые и извращенные формы. Его стремительность была поглощена новой, ужасающей, огромной массой. Капюшон доспеха поднимался высоко над головой, освещенной изнутри бурлящими кроваво-красными энергиями. Правая рука заканчивалась громадным контуром Когтя, который даже в неподвижном состоянии, казалось, рычал едва сдерживаемой жаждой убийства.
Когда он двигался, создавалось впечатление, будто материя самой галактики спешить убраться с его пути. Он стал невероятно огромным, превратился в стихийную силу даже среди тех, кто был одарен божественным прикосновением Императора. Казалось, многочисленные символы золотисто-рубинового ока, украшавшие его вычурный доспех, обладают собственной волей, разглядывая, оценивая, испытывая.
И все же, самым большим ужасом были его собственные, смертные глаза. Когда-то они были живыми, ищущими, наполненными радостью, теперь же – темными, окольцованные выступами бледной плоти. Эти глаза принадлежали душе, которая заглянула в сердце бездны и увидела реальность во всем ее безжалостном великолепии. Теперь в этих глазах не отражалось ничего. Они походили на черные дыры, жадно засасывающие каждый клочок света в свои бездонные глубины.