— Это верно, — подтвердил Николас.
Он еще долго стоял, глядя вослед Тани, так что пару раз на него наткнулись входящие и выходящие. Подросток лет четырнадцати вежливо сообщил, что если гость желает видеть мессера Томасо, то он на конюшне.
Тон был любезным, но в нем проскальзывали и какие-то иные нотки. Приглядевшись, Николас опознал мальчугана, с которым Феликс разговаривал в тот далекий день, когда на барке Медичи они отплыли полюбоваться на фландрские галеры.
— Я слышал, что в последнее время именно ты заправляешь тут всеми делами. А что поделывает мессер Томмазо? Собирается в путешествие?
— О, нет. Он опять пошел взглянуть на страуса.
— Опять? — переспросил Николас.
— На его помет. — Глаза парнишки вспыхнули лукавством.
Сделав над собой неимоверное усилие, Николас отвлекся от всех прочих забот.
— Мессер Томасо пытается его вылечить? Внезапно подросток широко и безмятежно улыбнулся.
— Нет. Просто смотрит помет. Страус съел все украшения со шляпы мессера Томасо и два его перстня.
— А я думал, — заметил Николас, — что это младшие служащие должны решать подобные вопросы.
Мальчик бросил на него быстрый взгляд, затем, убедившись, что гость шутит, вновь с облегчением улыбнулся.
— Он пытался меня заставить в первый день, но решил, что я смотрю недостаточно внимательно.
— Бедный мессер Томмазо! Как насчет того, чтобы мы с тобой вместе помогли ему? Можем подержать камзол. Он ведь при этом снимает камзол?
— Один из конюхов дает ему фартук, — отозвался подросток. — Но кое-кто говорит, будто кольца могут остаться у страуса в желудке навсегда.
— Или выйти гораздо позже, как дополнительный подарок герцогу Миланскому, — предположил Николас. Пройдя через дом, они вышли на двор конюшни. — Так, стало быть, птице уже лучше?
— Говорят, что да. Вы слышали про рыбу?
— Еще бы. Кто же додумался кормить его рыбой?
— Он сам стал ее есть, — пояснил мальчик. — Бродил по берегу после крушения. Затем объел половину пшеничного поля, прежде чем его поймали. Он очень быстро бегает. Понадобилось восемь всадников, чтобы его удержать, потому что они боялись повредить перья. Еще он любит маленьких птичек.
— Как мило!
— Он их глотает. И насекомых. И траву. Его стараются держать в клетке, иначе он съедает весь овес у лошадей. У него очень длинная шея. И длинные ноги. Он начинает лягаться, когда мессер Томмазо заглядывает в клетку.
— А как он… Как он добрался до колец? — поинтересовался Николас. Во дворе, от самых дальних стойл доносился топот и грозный рев. — Неужели это птица?
— Да, страус, — подтвердил подросток. — Он ревет, когда чем-то недоволен. Обычно принимается шипеть, когда видит мессера Томмазо. Иногда от удовольствия кудахчет. А кольца слетели, когда рука застряла между решеток.
— Полагаю, в этот момент страус кудахтал, — заметил Николас. — Итак, что у нас здесь? Лошади как будто в порядке. А вот и клетка. Какая высокая!
— Это крупная птица, — пояснил подросток. — Пять футов в холке, восемь — с головой. Петух. Это определяют по перьям. Вот что делает их такими ценными. Длинные черные и белые перья.
Сейчас Томмазо Портинари не пытался заглянуть в ящик, где находилась птица. Также он не сидел и внутри клетки, изучая помет. Он еще не успел надеть камзол и стоял с кожаным фартуком в руках, прислонившись спиной к деревянному столбу и глядя себе под ноги. Затем помощник управляющего медленно поднял голову. Жизненные превратности, похоже, закалили его. Он был бледен. Темные взъерошенные волосы, обрезанные в кружок чуть ниже ушей, обрамляли длинноносое лицо с тонкими изогнутыми бровями и высокими скулами. У него было выражение человека, достигшего пределов своего терпения.
Николас окликнул его:
— Твои сапоги! Он съел твои сапоги?
Вместо ответа, Томмазо Портинари склонил голову к плечу и указал на ящик. Это был очень крепкий ящик, как и положено клетке для трехсотфунтовой птицы. Боковины были сплошными, с проделанными окошками. Сверху — решетка Сооружение занимало целое стойло и издавало запах гнилых плодов и травы. Николас взобрался на перегородку, чтобы заглянуть внутрь клетки. Затем он принялся смеяться.
Именно это и увидел Юлиус, который в этот момент шел через двор к конюшням, после того как, преодолев все сомнения, все же решился отправиться на поиски человека по имени Николас де Сент-Пол, который по-прежнему оставался мужем его хозяйки.
Он ожидал застать его в тоске и растерянности, а вместо этого услышал пугающий смех Клааса. Тот самый смех, который в прошлом предшествовал самым безумным выходкам, приводя стряпчего в неистовство.
Смех доносился откуда-то из-под крыши стойла. Клаас… Николас сидел там, наклонившись вперед, в то время как снизу на него взирал Томмазо Портинари и какой-то мальчишка Рядом находился большой, дурно пахнущий ящик, откуда доносился странный топот и шипение. Юлиус подошел к Томмазо и запрокинул голову.
— Что там такое? Страус?
— Посмотри сам, — Николас нагнулся за вилами. — Сбоку есть окошко.
Юлиус подошел взглянуть. Мальчишка успел прежде него. Лицо его побагровело. Томас остался на месте, делая вид, будто изучает потолочные балки. Николас, завывая от хохота, переместился ближе, и теперь Юлиус смог разглядеть его лицо с ямочками на щеках, словно ореховые скорлупки. Он заглянул внутрь ящика.
Страус зашипел на него. У птицы оказалась маленькая взлохмаченная головка, клюв как дверная петля и прозрачные враждебные глаза, чем-то напомнившие ему Тоби. Голова возвышалась на длинной изогнутой шее, похожей на колокольную веревку. Страус расхаживал по клетке на мощных ногах, а между шеей и ногами помещалось нечто, скорее напоминавшее подушечку для булавок, по бокам которой торчали ярко-розовые голые крылья.
Подушечка для булавок… Страус, еще недавно красовавшийся в ярком черно-белом оперении, за ночь оказался ощипанным догола Ни единого перышка не осталось.
Птица приплясывала на мощных ногах. Она просовывала клюв сквозь решетку, сверкая глазами. Время от времени она принималась лягаться, и тогда весь ящик сотрясался. Николас, рыдая от смеха, потыкал внутрь вилами.
И тут дверь ящика отворилась.
Томмазо, охваченный горестными раздумьями, этого не заметил. Мальчишка взвизгнул. Юлиус метнулся вперед, но, увы, слишком поздно. Вытянув шею, страус сделал шаг наружу, затем еще один. Томмазо развернулся. Подросток с криком бросился вперед. Страус гулко заревел, а Николас в тот самый миг, когда птица сделала третий шаг и подняла ногу для четвертого, бросился вниз со стены и приземлился прямо ей на спину.
Юлиус с криком бросился бежать. Николас тоже закричал, но совсем по-другому, — и этот крик был слишком хорошо знаком несчастному стряпчему. Страус вырвался из конюшни, пробежал по двору и, рванувшись, словно ощипанный куриный окорочок, спасающийся из духовки, через большие двойные двери вылетел прямо на Вламинг-стрете, тогда как Николас отчаянно пытался удержаться у него на спине.
Задыхаясь, Юлиус выбежал на улицу, где страус нелепо метался из стороны в сторону, натыкаясь на повозки, катившиеся от пристани. Затем птица метнулась вперед. Улица, подобно саду с подсолнухами, расцвела бледными лицами, повернутыми в одну сторону. По бокам, на ступенях в дверях и в проулках между зданий стали выглядывать головы в шапках и белых чепцах. Носильщик с двумя тюками на спине попытался убраться с дороги и налетел на угол дома. С перевернутой тачки покатились круглые сверкающие головки сыра. Одна из них ударила страуса по ноге, и тот, в свою очередь, принялся злобно лягаться. Бочонок со ртутью, оставленный у ведущего в подвал люка, перевернулся, истекая серебристыми ручейками, что означало для кого-то неминуемое разорение. Николас, по-прежнему цепляясь за шею птицы, обернулся посмотреть. Лицо его порозовело от напряжения и удовольствия. Прохрипев что-то нечленораздельное, Юлиус бросился назад к стойлам, по пути расталкивая конюхов.