Паллад
Еленка встала со скамьи и набросила на плечи легкую накидку.
Палач торопливо мыл плети в деревянной бадье, с собачьей преданностью глядя в глаза будущей королеве. У палача был трясущийся двойной подбородок и вздорные квадратные усики.
Возле стены, рядом с дыбой, скучал еленкин учитель боевого фехтования — немолодой уже горожанин, в свое время слывший первым мечом Дастеста.
Когда мира Ель умылась, он отклеился от стены и, приглашая ученицу на бой, встал, широко разведя колени и похлопывая мечом по бугристой голени. Легкая улыбка скользнула на губы воина.
Еленка застегнула серебрёные доспехи, надела на голову шлем с бронзовой фиерой на шпиле. По условию задачи в тяжелом вооружении она будет защищаться от легко одетого учителя.
Лениво звякнули мечи. Соперники разошлись, кружа по залу. Учитель выплюнул жвачку и взметнул меч из–за бедра. Еленка отразила. Снова удар — и снова неудача. Второй меч взлетел, сбрасывая ножны. Учитель повел бой быстрее… еще быстрее… еще… Воздух запел под летящим металлом. Мира Ель отбивалась. Она шарахнулась назад от удара, упала и, перекатившись назад, метнула мечи под ноги противника. Учитель взлетел в воздух и в повороте достал лезвием подбородок Еленки. Та вскочила, со звоном принимая выпад на браслет. Но жесткий удар рухнул на голову, меч скользнул вниз меж пластинами доспехов и уперся острием в живот.
— Скверно… — сказал учитель.
Он обмяк и отошел обратно к стене.
Еленка снимала панцирь и изредка, морщась, словно от зубной боли, поглядывала на фехтовальщика. Тот запускал руку в кисет, комкал рубленые сухие листья конской люпавы и забрасывал их в рот, глядя в окно слезящимися счастливыми глазами.
Две маленькие служанки принесли ярко–голубое платье, полагавшееся знатным дамам Дастеста, и увлекли миру Ель из зала. В туалетной они обрызгали ее ненавидимым душистым маслом и завернули в шуршащий дождь праздничного платья. Наконец, служанка закончила шнуровать жесткую талию. Мира Ель обреченно вздохнула.
Она поцеловала портрет отца — Дастест! Так принято! — и спустилась вниз к поджидающему ландо.
— К Обсерватории! — скомандовала она.
Экипаж покатился по улицам, разбрызгивая навозную грязь дороги и чуть покрякивая на поворотах.
На улицах города царило оживление. Дородные горожанки стояли у ворот своих домов и перекрикивались, прикрываясь от мелкого дождя вениками сельдерея. Орава неопрятных детей с визгом кидалась гнилыми корками. У памятника Кенилоту III три худые девицы искали клиентов.
Мира Ель со скукой взирала на тоскливую, как сегодняшняя погода, жизнь. Везде одно и то же — скука. Скука висит над городом, скука правит людьми. Скука съедает все мысли, скука требует развлечений. Скука зудит, как назойливая муха, и давит, давит на веки сонной тяжестью. Королева скука…
Золотая площадь была запружена народом. Протяжно вопили лоточники. Кони всхрапывали и, вскидывая головы, скользили по толпе испуганным взором. Мира Ель постучала в стенку. Ландо остановилось. Еленка отворила дверцу и спустила ногу на ступеньку.
К шпатовому помосту в центре площади подкатила белая карета. Толпа заволновалась, подтекла поближе. Мира Ель привстала. Из кареты в сопровождении шести громадных конвоиров с покатыми лбами дегенератов вышла некрасивая девушка, закованная в кандалы.
Первым на помост, размахивая королевским штандартом, взбежал молоденький герольд.
— Граждане Великолепного Дастеста! — звонким голосом закричал он. Приказ Великого Королевского Суда!
Герольд помолчал, ожидая тишины.
— Граждане Великолепного Дастеста! — повторил он. — Приказ Великого Королевского Суда! Суд Его Величества вечно живущего короля Бенъетела постановил: чеканщицу Сеену, проживающую на площади Побережья, за воровство и злостное неповиновение приговорить к публичному осмеянию!..
Герольд не спеша спустился вниз и махнул рукой. Преступницу за кандалы втащили на помост и прикрутили к железным кольцам. Один из конвоиров длинными лоскутами принялся обдирать с нее одежду. Девушка беспомощно охнула. Толпа хохотнула.
Герольд зло взглянул на помощника, пускающего пузыри уголком рта, и энергично сжал кулак. — Ну, кто первый? — ровным голосом спросил он.
Конвой сошел с помоста, остановился возле лестницы. Герольд сел на подставленную слугой скамеечку и громко зевнул.
— Я! — раздался голос. — Я буду первым! К помосту ковылял старик–нищий в жеваных дерюжных лохмотьях.
Герольд оглядел старика и ухмыльнулся: